Колымский тоннель

нам по пояс... Опять мина! Опять меня разрывает, еще легче мне... А люди набегают, прямо по

минному полю, хватают меня и ведут. Я стараюсь вырваться к мальчикам, а они успокаивают, что все

хорошо, все в порядке, мальчики придут ко мне...

Потом меня отпускают из рук, уже в больнице. Делают уколы, я засыпаю, мне снится поляна,

танк, мальчики, я бегу вместе с ними, нас вместе разрывает, мы вместе просыпаемся... Я одна в

больнице.83

Окончательно я проснулась как безумная. Очень хотелось на минное поле. И я решила, что с

меня довольно: это намек, чтобы выметалась, иначе душа и в самом деле разорвется. Такэси с

Розой уже перебрались в новое жилье, незачем было ночевать в мастерской. И я вернулась в

пирамиду.

Однако оказалось, что мастерская вовсе ни при чем. Сразу, в первую ночь, я увидела такой же

реальный сон, как под землей. И опять нехороший. Вот он.

9. Сон о предательстве.

Идеальная семья. Все, что только можно придумать. Взаимная любовь. Полный достаток. Отец --

научный работник, изобретатель, одна стена в кабинете -- вся в патентах. Сын -- умница, красавец,

матер спорта по самбо и по парашюту, студент-физик, весь в отца. А я -- мать. Мои два мужчины

меня обожают, угадывают желания. Я -- преподаю в музыкальном училище, выступаю в филармонии

и лучше всех в мире готовлю. Больше всего мы любим пиццу. (Ей-богу, Вася, название запомнила, а

как готовить -- забыла). Есть эту пиццу лучше всего горячей, все наши вечера начинаются с ней.

Пицца и чай. И разговор под хорошую тихую музыку. Вот сколько надо для семейного счастья.

Однажды сын задерживается в институте (он защищает диплом), а муж приходит расстроенный и

спрашивает, слушала ли я радио. Я слушала. И мы обсуждаем революцию в соседней отсталой

стране (в какой -- не помню). Вместе готовим пиццу на троих и говорим о международной политике --

чем не прелесть? Революционное правительство попросило нашей помощи. Помощь оказана

мгновенно -- наши десантные войска уже в столице. муж презрительно говорит: "Так торопились

помочь, что успели раньше революции". Я слаба в политике, я прошу уточнить. Он взрывается:

"Нечего уточнять, это не революции. Это НАШ военный переворот. Теперь начнется НАША

оккупация". До меня это доходит по-своему: "Не скажи это при Игорьке". Муж отвечает: "Разумеется.

Это не его грязь".

Пицца уже холодная, когда возвращается Игорек. "Почему так задержался?" "А вы слышали, что

делается в ...?" (Он называет ту самую страну).

Разогреваем пиццу. Сидим за чаем, обсуждаем "революцию". Игорек настроен браво: "Мы

молодцы. Воздушный десант показал, на что он способен". Отец поддакивает: "Десант -- гарантия

нашей безопасности". Сын вспоминает, как бы случайно: "У нас один сказал, что не стоило

вмешиваться, это их внутреннее дело". Я сразу: "А ты как думаешь?" Игорек: "А мы с ребятами

считаем, что лучше пусть там будут наши войска, чем американские. Между прочим, говорят, что мы

их опередили всего на шесть часов". Отец поправляет: "А я слышал, что на четыре". Сын говорит: "Я

рад, что вы все понимаете". Вот это меня пугает. Я сразу пристаю: "А что случилось?" И он

выпаливает: "Мне там самое место. Я подал заявление".

Будь проклята минута, когда мы с мужем договорились молчать! Проклятье мне -- ведь это моя

идея!... Трясущимися губами: "Куда ты подал заявление?" "В десант, мамуля! Завтра быстренько

сдам экзамены по научному коммунизму и -- ручку на себя". Отец: "Но почему? Как же наука? Тебя же

в аспирантуру..." Игорек, наш чуткий сын, почему-то не замечает, что на нас нет лица. Он весело

говорит: "Аспирантура никуда нее денется. Я, с моими данными, сейчас нужнее там!" Он имеет в

виду свое самбо и парашютизм.

Боже мой, мы сами этому его научили! Ему только намекнули: "Надо", и он уже кричит: "Есть!

Всегда готов! За мир во всем мире!" И оба мы знаем, что не докажешь ему. Как же так: мы только что

сами согласились, что "надо", и уже отговариваем? Значит, нам личное выше общественного?

Значит, мир для нас не шире вот этих стен? Наш сын -- вне этого...

Игорек пишет нам оттуда веселые письма. Настоящая работа, настоящая помощь людям в беде,

настоящее братство. На фотокарточке он в такой же форме, как его солдаты, у всех видим

тельняшки -- как у морской пехоты в ту войну.

Получили семь писем: три, три и одно. Следом пришел вызов. Отец полетел встречать и привез

металлический гроб, запаянный, даже без окошка. И вещи Игорька. Помогал ему бледный

прапорщик, вся голова в бинтах.

Я -- не истеричка, у меня столбняк. Ничего не могу делать. Обошла вокруг гроба, нигде щелочки

не нашла и села, ноги не идут. Гроб сразу поставили почему-то в школе, которую кончал Игорек. На

крышке -- портрет. Дети собирались, прапорщик рассказывал, как мой сын с пулеметом в руках

прикрывал отход товарищей, как его убил бандитский снайпер, как самого прапорщика задело, когда

вертолетом вывозили тело Игоря с вершины, а еще один солдат при этом погиб. Дети спрашивали:

"А вы бандитов разбили?" Прапорщик молча кивал.

Вечером он сидел у нас, и мы молчали. Потом он сказал: "Мама, отец, я вас прошу, давайте