Колымский тоннель

Доктор в досаде и почти не скрывает. Как-то у меня все бегом, а предстоит как раз обратное --

терпеть и ждать.

Ничего! Потерпим и подождем! Где у вас операционная?

И началось.

Эту боль не опишешь. Главное в ней то, что какая-то она унизительная. В полном сознании,

наркоз запрещен и торопиться нельзя.

Медленное, многократное лишение девственности. Не больно страшно, не страшно больно, но --

как-то очень и очень обидно. Это обида какая-то внутренняя. Доктор все спрашивал, каково мне

терпится, и я не утерпела, поделилась этим наблюдением. Он ответил: "Еще бы! Ведь мы с вами

наносим оскорбление природе. Она не прощает и оскорбляет нашу психику. Не каждого, но 86

наказывает". "А кого не наказывает?" "Она сама выбирает. Вас-то должна была наказать". "За что?"

"За то что вы -- ее удача, вас переделывать -- только портить". "Значит, все же вы меня испортите?"

"Нет, мы не испортим. Физиологию мы переделываем надежно. Природа может сотворить что-нибудь

неожиданное внутри вас. Этого мы предусмотреть не в состоянии, это -- на уровне полевой

информации, нам недоступной". (Никогда ничего не слышала о полевой информации. Ты, Вася, не в

курсе?). И снова доктор спрашивает: "Не передумали? Еще не поздно". "Нет! Назад не отступаем!"

"Что ж, воля ваша".

Потом, Вася, был неприятный в этом сне провал, похожий на потерю сознания от боли. Ты не

терял сознание от боли. Я и ТАМ теряла. Это не удовольствие. А из провала я всплываю мужчиной.

Доктор поздравляет: "Ваша воля достойна восхищения, вы ОДИН из немногих" и смотрит при этом

очень внимательно. Я приятным баритоном говорю доктору, чтоб не беспокоился, что природа меня,

кажется, не наказала. Крепко пожимаю ему на прощание руку, и тут меня ударяет первый раз. Я еще

не понимаю, что это, но меня разом и до краев наполняет что-то знакомое и почти забытое. Я быстро

откланиваюсь. Доктор вслед напоминает, чтоб ЗАХОДИЛ иногда для осмотра. Мельком вижу свое

лицо в зеркале -- и мое, и не мое.

Я мчусь к Диане. Мы виделись весь год, испытание стоило обоим большого труда, но мы вышли

с честью.

Разлетается по комнате чертежная бумага, мужская и женская одежда, смешивается мужской и

женский лепет, пространство ходит ходуном и раскаляется, в нем становится тесно. Диана в таком

восторге, что сейчас, кажется, умрет. И я, о страшно! хочу этого: пускай умирает. Второй удар

наполняет меня до краев, и на этот раз я уже понимаю, в чем дело. Уже с трудом выдерживаю

остаток страсти, оставляю Диану счастливо спящей и взмываю в небо на первом попавшемся

самолетике.

Я стараюсь выжать из мотора всю мощность. Самолет новенький, летит быстро. Город, залив,

чистое небо с лозунгом об излишествах, а вдали торчит из океана высокая острая скала, подобная

дворцу. Я лечу туда. Я ослеплена страстью, которая теперь никогда-никогда не найдет утоления.

Природа все же отомстила, доктор был прав. Мне больше не нужна моя Диана. Я завидую моей

Диане, потому что сама хочу быть женщиной и с такой же яростью отдаваться ему, проклятому

пророку, красавцу доктору. Он, кажется, разглядел мой первый удар, когда наши руки встретились.

Он, может быть, и сам неравнодушен ко мне -- женщине. Он, может быть, согласится на обратную

операцию и даже будет готов разделить потом мою страсть...

Но ведь я сама ни за что не вернусь к нему. Я не соглашусь ни на какую больше операцию. Я

совершенно точно чувствую, что и за возврат в женское обличье природа меня снова накажет. Я

оскорбила ее непростительно -- своей необузданной страстью, своей неискусимой волей, чем-то

еще, противным природе, но присущим человеку.

Я делаю крутой вираж вокруг скалы. Одна ее стена отвесно и гладко поблескивает кварцем и

слюдой. Мой самолетик широкой спиралью набирает высоту. Затем мой холодный математический

ум выбирает такой режим пикирования, чтобы крылья не отвалились до удара, и я радостно и

стремительно лечу к желанной стене. Во всех поверхностях самолета поет воздух, поет все тоньше и

сильнее, сейчас он сорвет себе голос, но мое горе вдавливает кнопку оборотов до последнего

предела -- навстречу счастливому, освободительному столкновению...

В момент удара я проснулась. Хватит с меня! Не хочу больше так мучиться и умирать. Хочу

обыкновенно жить, как жила до сих пор. Где мой Васенька, мой единственный?..

Вот, Вася, главное, что я поняла. Я вовсе не "б", как ты однажды изволил выразиться. Я просто

очень и очень женщина.

Дальше было так. Я пожаловалась Кампаю, он удивился и сказал, что ни за кем из его знакомых

такое не замечено. Он ночевал в мастерской не раз, но сны, то есть миражи, являются только в гроте

и только наяву. Он предположил, что это связано с моими индивидуальными особенностями: ведь

если сны под землей, по соседству с гротом, еще как-то можно связать с миражами, то в пирамиде,

на другом конце города, ничем другим не объяснишь. Он осторожно поинтересовался, в состоянии ли

я продолжить исследования.

Спать в мастерской я отказалась наотрез, а к себе в квартиру на следующую ночь потребовала у

него Розу. Розочка обрадовалась, потому что надеялась тоже посмотреть "какой-нибудь кошмарный