А мне, Онегин, пышность эта,Постылой жизни мишура,Мои успехи в вихре света,4 Мой модный дом и вечера,Что в них? Сейчас отдать я радаВсю эту ветошь маскарада,Весь этот блеск, и шум, и чад8 За полку книг, за дикий сад,За наше бедное жилище,За те места, где в первый раз,Онегин, видела я вас,12 Да за смиренное кладбище,Где нынче крест и тень ветвейНад бедной нянею моей…
Вариант
8—9
Беловая рукопись:За домик наш, за дикой сад,За мельницу, за городище…Городище
— остатки бывшего поселения; развалины какого-нибудь укрепления (но также и место в деревне или рядом с ней, где крестьянские девушки обычно водили хороводы и играли, а хозяева смотрели на них со стороны).В Тригорском, неподалеку от Михайловского[892]
, есть городище под названием Воронич, с остатками огромного земляного вала XVII в.{211} Что же до мельницы, то неприлично было бы Татьяне напоминать Онегину о той мельнице.XLVII
А счастье было так возможно,Так близко!.. Но судьба мояУж решена. Неосторожно,4 Быть может, поступила я:Меня с слезами заклинанийМолила мать; для бедной ТаниВсе были жребии равны…8 Я вышла замуж. Вы должны,Я вас прошу, меня оставить;Я знаю: в вашем сердце естьИ гордость, и прямая честь.12 Я вас люблю (к чему лукавить?),Но я другому отдана;Я буду век ему верна».
5—6
Меня с слезами заклинаний / Молила мать… — Ср. в романе Руссо (сцена описывается в ч. III, письмо XVIII, Юлия к Сен-Пре) — отец Юлии барон д'Этанж, рыдая, на коленях умоляет дочь выйти замуж за состоятельного поляка. (С точки зрения построения сюжета, все это требуется в романах по единственной причине: дабы на благородных героинь не пало и тени подозрения, что они, будучи поколеблены меркантильными соображениями, выходят замуж, чтобы обрести богатство и положение, оставаясь верными своей первой любви к измученному скитальцу.)
12
Я вас люблю (к чему лукавить?) — Ср.: Юлия де Вольмар в своем последнем письме Сен-Пре в последней части романа Руссо признается, что любит его (ч. VI, письмо XII): «Eh! Pourquoi craindrois-je d'exprimer tout ce que je sens?»[893]
13—14
Но я другому отдана; / Я буду век ему верна. — Ср.: «Юлия», ч. III, письмо XVIII (Юлия к Сен-Пре): «Li'ee au sort d'un 'epoux… j'entre dans une nouvelle carri`ere qui ne doit finir qu'`a la mort». И там же: «…ma bouche et mon coeur… promirent [ob'eissance et fid'elit'e parfaite `a celui que j'acceptois pour 'epoux]. Je… tiendrai [ce serment] j'usqu'`a la mort»[894].Пушкин, несомненно, желал сделать решение княгини N бесповоротным; но достиг ли он своей цели?
Девяносто девять процентов аморфной массы комментариев, порожденных с чудовищной быстротой потоком идейной критики, которая уже более ста лет не дает покоя пушкинскому роману, посвящена страстным патриотическим дифирамбам, превозносящим добродетели Татьяны. Вот она, кричат восторженные журналисты белинско-достоевско-сидоровского толка, наша чистая, прямодушная, ответственная, самоотверженная, героическая русская женщина. Но французские, английские и немецкие героини любимых романов Татьяны были не менее пылки и добродетельны, чем она; а быть может, и более, осмелюсь заметить, рискуя разбить сердца поклонников «княгини Греминой» (как обозвали княгиню N два светила, состряпавших либретто для оперы Чайковского), ибо необходимо подчеркнуть, что ее ответ Онегину вовсе не звучит с той величавой бесповоротностью, которую слышат в нем комментаторы. Обратите внимание на интонации строфы XLVII — вздымающаяся грудь, прерывистая речь, надрывные, мучительные, трепещущие, завораживающие, чуть ли не сладострастные, чуть ли не обольщающие переносы (стихи 1–2, 2–3, 3–4, 5–6, 6–7, 8–9, 10–11) — настоящая оргия анжамбеманов, достигающая своей кульминации в любовном признании, которое должно было заставить подпрыгнуть от радости опытное сердце Евгения. И чем завершаются эти двенадцать рыдающих строк? Пустым, бессмысленным звуком подходящего к случаю двустишия «отдана — верна»: визгливая добродетель повторяет зазубренную реплику!