«Коммунизм не за горами». Образы будущего у власти и населения СССР на рубеже 1950–1960-х годов

На рубеже 1950–1960-х гг. в поле фантастической литературы появляются братья А. и Б. Стругацкие, авторы цикла новелл «Полдень 22 век» — самой масштабной, после «Туманности Андромеды» И. Ефремова, «утопии» в советской литературе. Это широкая панорама далекого будущего, охватывающая многие аспекты жизни — от грандиозной созидательной деятельности человечества на Земле и в космосе до быта, морали, системы воспитания детей, спорта и досуга и т. п. В целом, мир «Полдня» представляет собой социальный идеал интеллигентов-«шестидесятников», для которых творческий труд не требует иных стимулов, кроме свободы заниматься им. Поэтому люди будущего у братьев Стругацких мало чем отличаются от людей, правда, лучших людей рубежа 1950–1960-х гг.[287]

Кроме того, появлялись произведения менее известных сейчас авторов, такие как «Путешествие в завтра» В. Захарченко, «Репортаж из XXI века» М. Васильева и С. Гущева, «Мы — из Солнечной системы» Г. Гуревича[288], «Гость из бездны» Г. Мартынова. Писатели социалистического лагеря тоже привлекались для идеологической подпитки. Так, С. Лем в романе «Магелланово облако» и Я. Вейс в «Стране внуков» представляли свой взгляд на общество и людей будущего[289]

. Большинство этих авторов, за исключением Лема, сегодня практически неизвестны и не могут быть поставлены в один ряд с Ефремовым и братьями Стругацкими ни по качеству литературы, ни по влиянию на сознание своих современников. Братья Стругацкие и Ефремов, находясь в рамках коммунистического дискурса, не шли бездумно у него на поводу, а пытались дополнить его сообразно своим идеям. Это позволяет отнести их произведения именно к медиаторам, поскольку они занимали промежуточное положение между официальной доктриной и народными стереотипами, взаимодействуя и с теми и с другими.

Обзор фантастической литературы предполагает и обращение к кинофантастике. В силу своей специфики кинематограф не просто описывает будущее, а наглядно демонстрирует его зрителям. На экране необходимо было показать, как будут выглядеть дома, одежда, машины и т. п. в будущем. При этом визуальные образы должны были быть естественными и ненадуманными, чтобы не вызывать отторжения у зрителя. Об этом пишет и режиссер экранизации «Туманности Андромеды» Е. Шерстобитов: «Мы знаем, например, как построить дворец Екатерины или простую хату, а как оборудовать каюту капитана звездолета, не знаем, не представляем! Но ведь на экране все должно выглядеть обыкновенным, привычным»[290]. Возможно, данная трудность, а также сложность производства кинофантастики не позволили на рубеже 1950–1960-х гг. создать значительный корпус кинолент о будущем, хотя утверждалось, что кино как средство пропаганды и популяризации передовых идей, знаний, опыта коммунистического строительства должно было подняться на более высокую ступень. Планировалось довести производство полнометражных художественных фильмов до 250–300 кинофильмов в год

[291]. Наиболее известными фантастическими кинолентами к 1960-м годам являлись «Аэлита» (1924), «Космический рейс» (1936), «Планета бурь» (1961) и «Туманность Андромеды» (1967). Однако можно отметить, что жанр кинофантастики в Советском Союзе не был развит, в отличие от США, где 1950–1960-е гг. стали временем расцвета данного жанра[292]

. Режиссер С. Герасимов в 1967 г. также говорил о неразвитости жанра: «Сегодня научно-фантастического фильма как явления искусства еще нет»[293].

Гораздо больше о «светлом будущем» советскому зрителю могли поведать не космические корабли, «бороздящие просторы вселенной», а демонстрирующееся изобилие в лентах, созданных по правилам «соцреалистического канона». Так, например, «Кубанские казаки» (1949) или «Карнавальная ночь» с их обильными застольями для «жителя» 1960-х гг. могли олицетворять коммунистическое продуктовое изобилие, особенно по сравнению с продовольственными трудностями первой половины 1960-х гг. В рамках данного исследования пища вызывает интерес как явление повседневное, связанное с другими аспектами жизни, ведь важно не только то, что люди едят, но и то, как они это делают[294]. Такой подход позволяет утверждать, что в Советском Союзе существовал уникальный вид утопии — продовольственная утопия.