Конец институций культуры двадцатых годов в Ленинграде

Однако по прошествии двух лет, в 1930 году, в противоречии с ранним официальным советским утверждением о том, что письмо «Писателям мира» было эмигрантской фальшивкой, ОГПУ, как обнаружил А. В. Блюм, предъявило обвинение в участии в акции с написанием «Письма» и привлечении к его подписанию (напомним, что «Письмо» опубликовано анонимно) ряду ленинградских частно-кооперативных издателей, в том числе директору «Времени» И. В. Вольфсону (а также П. Витязеву (Ф. И. Седенко) из «Колоса», С. С. Баранову (Гальперсону) из «Научного издательства»). Это обвинение пытались подверстать к «Академическому делу»: якобы издатели «совместно с руководителями „Всенародного союза борьбы за возрождение свободной России“ С. Ф. Платоновым и Н. В. Измайловым и еще некоторыми контрреволюционно настроенными писателями и издателями, с целью нанесения ущерба соввласти, составили в 1927 г. явно клеветническое контрреволюционное воззвание „К писателям мира“ об отсутствии в СССР свободы печати и слова»[709]

. В частности, И. В. Вольфсон, будучи якобы «одним из организаторов по организации этого дела с „Обращением“»[710]

, не только сам его подписал, но и помог его инициаторам привлечь к его подписанию «академические круги, в частности, С. Ф. Платонова. С этой целью в издательстве „Время“ происходили совещания и свидания инициаторов „Обращения“ с Платоновым опять-таки при участии Вольфсона»[711]

. 3 апреля 1930 г. И. В. Вольфсон, сыгравший ключевую роль в подписании договора с Ролланом на издание его русского собрания сочинений, был арестован, осужден по известной «антисоветской» 58 статье УК РСФСР (части 10 и 11) (а также части 2 статьи 169 — мошенничество, повлекшее причинение убытка государству или общественному учреждению) и через год (12 апреля 1931 г.) приговорен к заключению в лагерь сроком на три года[712]

(которое полностью отбыл, вернувшись только в 1935 году, когда «Время» уже было уничтожено), что сопровождалось описанными выше радикальными переменами в руководстве издательства. Вероятно, большинство участников работы над изданием сборника «боевых» статей Роллана, в том числе и сам французский писатель, не были в полной мере в курсе этого политически иронического обстоятельства, однако само по себе оно вполне красноречиво для советской истории Роллана и издательства «Время».

В предисловии к тому публицистических статей Роллана, вышедшему в 1958 году в составе его нового советского собрания сочинений, куда благополучно вошел и «Ответ Бальмонту и Бунину»[713], И. И. Анисимов назвал этот текст переломным моментом в эволюции Роллана, «свидетельством кричащих противоречий» — «однако двойственная позиция автора письма к Бальмонту и Бунину не помешала Луначарскому, другим советским критикам и всем советским читателям правильно понять намерения Роллана и правильно взвесить огромную положительную ценность его выступления. Все мы были убеждены, что Роллан выйдет победителем из внутреннего кризиса, и мы были правы — Роллан стал „в ряды СССР“»[714]. Точнее было бы сказать, что Луначарский, а также Горький и отчасти издательство «Время» сыграли активную роль в том, чтобы публичный ответ Роллана Бальмонту и Бунину, напечатанный в парижском еженедельнике «Europe» и адресованный русским эмигрантским и европейским, а отнюдь не советским, читателям, спровоцировал возникновение политического и нравственного «кризиса» в сознании и репутации Роллана, который, пытаясь сохранить свое экстерриториальное, надпартийное положение «совести европейской интеллигенции», оказался невольно вовлеченным в резко поляризованные политические отношения между эмиграцией, Горьким и советской властью и встал на путь, который быстро завел его «в ряды СССР».