Конец сказки

– Ты-то куда, боярин?.. – моргнул Глеб. – У тебя ж ни коня, ни меча, ни палицы какой… ты кольчугу-то вздень хоть!

– Да ни к чему мне кольчуга… – поднялся с места Бречислав.

Поднялся, обернулся вокруг себя на одной пятке – и предстал тавролаком, чудищем бычьеголовым. Кожух боярский шерстью стал жесткой, шапка горлатная – парой огромных рогов. Пар из ноздрей вырвался – да такой, что муху на лету убил.

– Дядько Бречислав, ты что ж это… – распахнул рот Глеб.

– Оборотень я, княже, – грустно ответил боярин. – Волху Всеславичу сыном старшим прихожусь. Прости, что утаивал – коли желаешь, снеси мне голову за недомолвку, только обожди до окончания брани.

– Это ты… это ж ты, выходит… жену-то мою…

– После, княже. Не до того сейчас.

Взревел громадный человек-бык, топнул копытом – и ринулся в самую сечу. Разметал рогами людоящеров, как сухие листья – а тут и подмога подошла, рязанцы с йомсвикингами.

И меченосцы, воины Христа. Ливонские витязи ударили людоящеров с правой стороны, смяли их строй, погнали. Не один, не два змеелюда остались лежать, пронзенные длинные пиками.

– Не показывать спин, ящеры!!! – хрипел Тугарин. – Не показывать спин!!! Ломи их, тесни!!!

Они и не показывали. Даже отступали людоящеры пятясь, а не убегая. В воздухе свистали бичи, крутились колесами шалапуги – чешуйчатые ратники дорого продавали жизни.

– Гей-хей-ХЕЙ-хей-хей-ХЕЙ-хей!.. – донесся вдруг вопль. Он то резко стихал, то снова возникал у самого уха.

– А-а!.. – вскрикнул один ратник.

– О-о!.. – простонал другой.

Оба упали мертвы, рассеченные саблей. Возле обоих из ниоткуда, из воздуха вырастал косоглазый татаровьин с кривой ухмылкой.

Сам хан Калин.

На ногах его сидели сапоги-скороходы. Одним шагом, одним прыжком Калин преодолевал сразу семь поприщ, переносился с одного конца поля на другой. Исчезал в никуда и появлялся из ниоткуда. Ветром носился среди дерущихся.

Теперь он объявился здесь – среди ливонских витязей. Пугал коней, возникая перед самыми их мордами. Рубил им ноги. Вспрыгивал прямо на крупы, рассекая шеи всадникам.

И не один он сюда подоспел, на выручку Тугарину. Пробившись через башкир, к холму летела настоящая туча конных. Багатуры Калина ударили меченосцам в спины – а с другой стороны их продолжали пырять людоящеры.

– За мной, татарва! – возопил хан, отсекая башку какому-то боярину. – Ай, весело!..

Теперь уже русичи оказались зажаты в кольце. Им на помощь рвались поляницы, но тем перекрыли путь хазары. Буквально горсточка, последние остатки целого народа – но дрались они умело.

А куда хуже хазар были те, кто напирал на поляниц сзади. Черные мурии. Лавина клыкастых мурашей размером с некрупных псов. Они вылились из леса целой стаей – и кони истошно ржали, видя этих кусачих чудищ. Черных муриев рубили саблями, топтали копытами – но их словно вовсе не убывало.

А над головами вились жлезнокоготные коршуны. Поляницы пугали их, стуча в тимпаны, и подбивали из луков – но и коршунов было несметно. То одна, то другая богатырка лишалась глаза или просто падала, насмерть заклеванная. К небесам неслись истошные вопли, поляницы не знали, куда деться из этого котла.

– Не робей, девахи!.. – раздался молодецкий окрик. – Ща подмогнем!..

То спешили владимирцы во главе с Ярославом. Молодой князь откровенно красовался, заставлял коня гарцевать – но уж мечом он орудовал так, что дай боже! Рубил хазар, как солому, пронзил коршуна прямо на лету. Поляницы наконец сумели передохнуть.

Всего ничего, правда. Бой не останавливался. На поле под Костромой царил настоящий ад. Из леса вышла припоздавшая самоядь, зачвакала теменными ртами. Выползли из вод Итиля караконджалы – черти водяные. Подъехали и шуликуны на своих печах.

Ох и жуткие то были твари! Росточком меньше даже горных карл, издали они походили на младенчиков в белых распашонках. Но ближе подойди – увидишь, что ноги у этого дитяти конские, головка заостренная, а личико такое злобное, словно ты ему в кашу плюнул.

На своих двоих шуликуны не бегали. Сами по себе-то они слабы дюже. В битву они не шли, а ехали – да не на конях, а на самоходных печках. Из железных сковород швырялись раскаленными углями, а кто близко оказывался – подцепляли калеными крюками. Вертя ими каким-то ловким образом, они закидывали человека в топку и там сжигали.

Но хуже самояди, хуже шуликунов, хуже дивиев и жлезнокоготных коршунов были бесы-китоврасы, свита Великого Тодора. Были они так черны, что казались ожившими головешками. Только глаза пылали, как раскаленные угли.

Без коней всадники, они носились на четырех ногах, а иногда и в воздух взлетали. Крушили людей копытами, насаживали на пики, а то отрубали поверженным головы. Головы эти они цепляли к поясам и тоже использовали как оружие – кидались, как ядрами.