Конец сказки

И не пустовала клеть-то. Птица в ней сидела – да такая, что и словами не описать. Словно само солнышко в перья облеклось, да за решетку угодило. Каждое перышко блистало то золотом, то серебром, а то вовсе радугой многоцветной.

А уж какой свет излучали глаза!..

– Гляди, Иван – эта птаха, быть может, тоже на всем белом свете последняя, – сказал Яромир, у клетки замерев. – Жар-Птицею прозывается.

– Да неужто?! – ахнул Иван. – Иди ты!.. Побожись!..

– Делать мне нечего – божиться о всякой чепухе. Коли не веришь – так и не верь, убеждать не стану.

– Да я верю, верю!.. – поспешил Иван. – А что же она тут под замком?! Кащей не очумел ли – красоту эдакую в клетке держать?!

– Кащей много всякой красоты в клетках держал, – пожала плечами Василиса, повернувшись к остальным. – Нравится ему, когда она вся – в его сундуке. Под запором надежным.

– Вот ирод, – сердито сказал Иван, ковыряясь в замочной скважине. – А ключа нету, что ли?..

– Уверен? – прищурился Яромир. – Одно перо Жар-Птицы гривну золота стоит, а ей самой вовсе цены нет.

– Да пущай летит, – простодушно ответил княжич. – Жалко же такую красу – да в клетке…

– Ну дурак… – закатила глаза Василиса.

Поковыряв клетку так и эдак, да не найдя нигде ключа, Иван достал из рукавной складки разрыв-траву. Ею хватило легонько провести – запор хрустнул и сломался, а дверца распахнулась.

– Лети, крылатая!.. – взмахнул клеткой княжич. – Лети!..

Жар-Птица, словно не до конца еще веря, выбралась наружу и расправила крылья. А Василиса уставилась на стебелек в руке Ивана и недоверчиво спросила:

– Это у тебя что такое? Разрыв-трава?

– Ага, – кивнул Иван, любуясь вспархивающей Жар-Птицей.

– Ты что ж ее, голой ладонью держишь?! – ужаснулась Василиса.

– А чем же мне ее держать?

– И без руки не остаешься?!

– Разрыв-трава только металл разрывает, – сказал Яромир. – Человечьей руке с нее ничего плохого.

– Да ладно, быть не может… – пробормотала Василиса, рассматривая невредимую ладонь Ивана.

А Жар-Птица тем временем описала круг под потолком, курлыкнула сладкозвучно и вылетела в малое оконце. Ивану на колени опустились два оброненных пера.

– Ух, какие!.. – обрадовался тот. – Яромир, а помнишь, у тебя тоже такие были?

– Я-то помню, – задумчиво взял перья оборотень. – Удивлен, что и ты не забыл. Дай-ка, Вань, я и из этих тоже стрелу сделаю… Она всегда пригодиться-то может…

Не без сожаления, но перья Иван отдал. Красивые они, конечно, но стрела волшебная куда полезнее. Яромир тут же и принялся ее мастерить, отломив ветку поровнее.

А пока Яромир ее обстругивал, Василиса с Синеглазкой поднялись в беседку и осторожно коснулись блюда. Выглядело оно самым обыкновенным, но постой чуть подольше, посмотри чуть пристальнее – и видно какое-то глубинное… сияние. Словно радуга исходила изнутри, словно целый омут скрывался за гладкой поверхностью.

– А отчего Кащей его здесь оставил? – спросила Синеглазка. – Отчего с собой не взял?

– Его далеко отсюда уносить нельзя, – ответила Василиса. – К этому месту приколдовано, только здесь чудеса показывает.

Только чудес блюдо не показывало. Не признавало чужаков, отказывалось на вопросы отвечать. Василиса уж и так его крутила, и эдак, и просила по-всякому, и грозить пыталась – молчало блюдо волшебное.

– Что, не получается? – спросил Яромир, подходя ближе.

– Да будь она неладна, тарелка заморская, не признает хозяина без слова тайного! – вспылила Василиса. – А слово то не простое – в нем буквы латинские да числа сарацинские! Намаялась я уже перстом по этому блюду окаянному водить!

– Вот ведь невежа какая! – возмутился Иван. Он тоже навис над блюдом и рявкнул: – Эй, отзовись, не то в осколки разобью!

Блюдо не отозвалось, Василиса закатила глаза. Княжич еще с минуту кричал на изделие из хинской белой глины, но все же сдался. Провел пальцем, издав противный скрип, и фыркнул:

– Ишь, какое. А вот твое зеркальце-то не кобенилось. Живо ответило.

– Что за зеркальце? – заинтересовалась Василиса.

– Да так, памятка бабушкина, – неохотно достала Синеглазка дивную безделушку. – Оно не шибко чародейное – разговаривает только, да слова приятные говорит.

– Все равно умная вещь, – ответила Василиса. – А ты молчала, прятала. Дай-ка гляну.

Синеглазка замялась. Не любила она давать свое зеркальце кому попало. Даже с подругами лучшими не делилась, потому как быстро поняла, что говорит чудо-стекло всем одни и те же слова.

А царице поляниц очень нравилось слышать, что именно она на этом свете самая-самая во всех отношениях.

– Да ладно тебе, дай ты Ваське глянуть, – укоризненно сказал Иван. – Не разобьет же она его.

– А если разобьет все-таки?

– Тогда я тебе на свадьбу другое куплю, еще краше.

Это богатырку умягчило. Василиса снова закатила глаза, взяла у нее зеркальце и принялась болтать с ним, словно со своей чернавкой. Синеглазка аж позеленела, слыша, как стекляшка уверяет Василису, что та прекрасней всех на свете.

– А теперь поговори-ка со своей товаркой, сделай милость, – попросила Василиса, поднося зеркальце к столику.