Конец сказки

С луком-то Алеша всегда ловок был всему Владимиру на зависть. За пять перестрелов мог стрелу в человека всадить, за один – в мышиный глаз попадал. Девок красных еще в отрочестве забавлял, перстенек на нитке насквозь пронзая.

А вот с мечом или брадвой не так хорош был. Особенно теперь, когда охромел. Жестоко ему ногу раздробил змеиный каган, в скороходы точно теперь не возьмут.

И только подумал об этом Алеша – как обмер. Увидал среди дерущихся того самого, кто его покалечил. Тугарина Змиулановича.

Сразу узнал его, конечно. Даже среди людоящеров такие рослые – большая редкость. Да еще и панцирь на нем золоченый, шелом с перьями – сразу видно, что птица важная.

Пеший. Без коня. И подустал уже, видно. По щеке кровь течет, левая рука плетью висит, на плече панцирь помят, словно велет булавой жахнул. Крепко досталось кагану, много с кем сегодня бился.

– Поздорову, – негромко окликнул Алеша, когда тот подошел ближе. – Надо же, свиделись.

– Свиделись… с кем свиделись-то? – явно не узнал его Тугарин. – Ты меня знаешь, что ли?

– Нога моя тебя знает, – ответил молодой гридень. – Помнишь, не добил ты меня? Вот, гляди, я выздоровел. Снова оружие в руки взял. Поквитаемся?

С несколько секунд еще Тугарин смотрел без понимания, телепал по губам раздвоенным языком. А потом вспомнил. Забрезжило в глазах узнавание, раздвинулись чешуйчатые губы, и каган с явным удовольствием молвил:

– Ну надо же. И впрямь выздоровел. Только зря ты это затеял, парнишка. Я за тобой даже гоняться не буду, если сейчас повернешься и убежишь.

– Нет уж! – перекинул из руки в руку меч Алеша. – Обещался – так убивай меня! Или слово твое – звук пустой?!

– Был у моего отца холоп без чешуи, совсем как ты, – процедил зло Тугарин. – Подавал он мне как-то воду, ноги помыть, да замешкался, пролил все. Осерчал я, да и сожрал его целиком, с косточками. Так и тебя сожру.

– А у мово батюшки было коровище, было обжорище, – осклабился Алеша. – Съедало целые кадцы пивоварные с гущею, выпивало пол-озера, да в одночасье и разорвало обжорище надвое. Так и тебя, Тугарин, разорвет, коли ты меня целиком сожрешь.

Приврал тут Алешка, конечно. Присочинил малость для красного словца. Не бывало у святого отца Леонтия этакой чудо-коровы.

Да и вообще никакой коровы не бывало. Он за скотом-то и не хаживал никогда, сызмальства в соборе прислуживал.

– Что ж, много я народу сегодня перебил – прикончу и тебя для ровного счета, – сказал Тугарин. – Желание сквитаться – это по чести, дам тебе двобой.

– Двобой – это хорошо, это правильно, – покивал Алеша. – Только ты, каган, дружине-то своей вели подальше отойти, а то знаю я тебя – чуть моя брать станет, так они сразу меня и посекут.

– Какой еще дружине?.. – не понял Тугарин.

– Да той, что позади тебя стоит наготове. Вон, сулицы в меня метнут сейчас.

– Что?.. Где?.. – обернулся Тугарин.

Алеша метнулся быстрей стрелы. Меч был уже в руках – он прыгнул и с размаху всадил его людоящеру в затылок. Точно в щель между панцирем и шлемом.

Клинок выпал из чешуйчатых ладоней. Тугарин Змиуланович резко вдохнул и захрипел, засучил пальцами, ища схватить мягкое горло. Да только Алеша Попович уж отскочил, уже стоял в трех саженях, глядя на судороги кагана.

Тот упал на колени. Кровь из шеи хлестала фонтаном, Тугарин угасающим зрением смотрел на врага, не выпускал из взгляда его лица.

– В спину!.. В спину!.. – бессвязно хрипел он. – Никогда!.. Честь ящера!.. Честь ящера!..

– К чему честь, когда ума нету? – пожал плечами Алеша. – Прощевай, каган.

– Лицом к врагу-у-у!.. – издал последний всхлип Тугарин – и умер.

Не меньше дюжины людоящеров видало эту смерть. Не меньше дюжины людоящеров случилось достаточно близко. И каждый из них, кто не вел боя прямо сейчас, полоснул ножом по запястью, позволил упасть наземь кровавым каплям, и тихо сказал:

– Тугарин.

А потом все они бросились на Алешу Поповича.

Несладко бы пришлось ему, хромому. С такой ватагой и не сладить, и не удрать. Да глаз зорких Тугарин Алешу не лишил – и он уж углядел путь к спасению. Закричал, завопил, руками замахал – и бросился вперед, что есть мочи. На одну ногу припадал, слышал топот погони за спиной, еще и новых впереди видал, да и по сторонам – но бежал.

И когда один конник уж прицелился рубануть Алешу на всем скаку – тот прыгнул. Прыгнул – и уцепился за деревянное крыльцо.

– Избушка-избушка, поворотись по-старому, как мать поставила! – взмолился юноша.

Резко развернулся теремок бабы-яги, хлопнул ставнями, разве что не подпрыгнул на куриных ножищах. И со ржанием отвернул конь людоящера, перепугался этакого дива.

– Чуфыр-чуфыр!.. – гаркнуло из-за двери. – Кто там ломится, кому жить прискучило?!

У Алеши екнуло сердце. Надеялся он, что это изба Овдотьи Кузьминишны, что лечила его осенесь. Да не свезло – по голосу судя, то сестрица ее.

Яга Ягишна, старая людоедка.

Вот уж верно – из огня, да в полымя. Мечи людоящеров – судьба незавидная, но и печь бабы-яги – не пряник медовый.