Конец сказки

А тут еще и палицы лишился. Эта не сломалась, правда, а ускакала. Шарахнул очередного всадника, целил из седла его выбить, как многих предыдущих – да тот в сбруе запутался. И конь на дыбы встал, рванул, прочь бросился. А палица-то глубоко вошла, в самых ребрах застряла.

Ну и вырвало из руки.

Беда, когда посреди битвы не вооружен остаешься. Лук-то за спиной висит, да стрел в туле ни одной давно. Меч сломался. Палица потерялась. Копье на мертвом Бурушке приторочено.

Грохнул Муромец щитом в зубы одному татаровьину. Оттолкнул другого. Вырвал удобный момент, сорвал с головы шелом, да снял скуфейку, что под ним была, маковку прикрывала. Тут же хрястнул кому-то в зубы пудовым кулачищем, наклонился неспешно и набил скуфейку камнями. Такой себе получился самодельный кистень – и ну принялся Муромец оным кистенем татаровьев охаживать!..

– Отведай-ка земли греческой! – приговаривал он с каждым ударом. – Отведай, друже! Землицы-то у нас на всех на вас хватит, по две сажени на брата припасено!

Так молотил богатырь татарву, пока и скуфейка не порвалась, пока не высыпались камни. Но и тут он всего на секунду замер – а потом ближайшего же татаровьина схватил за ноги, да за пояс, на уровень груди поднял.

– А ну, раздайся, окаянные! – вскричал Муромец, размахивая орущим человеком.

Вихрем холодным ноги обдало. Вырос из ниоткуда опять хан Калин. Полоснул саблей – да не рассчитал малость, не дотянулся до Ильи. Только схваченного им татаровьина и порезал – хорошо, не до смерти.

– Ты что ж, Илейка, хочешь воина моего вместо щита себе примостить? – прищурился Калин, перехватывая удобней саблю.

– Да нет, конечно, – спокойно ответил Муромец. – Вместо дубины.

– Ну попробуй! – оскалился Калин.

И попробовал богатырь. Стиснул татаровьину лодыжки так, что кожу пальцами прорвал, кровь брызнула. Не слыша его истошных криков, заработал живым дрыном так, что разом повалил шестерых.

И седьмого. И восьмого. К Калину размеренно шагал, словно косарь через колосья.

Не стал хан его дожидаться. Развернулся – и умчался быстрей ветра.

Он как будто сбежал, струсил… да только не был Калин Рогатый трусом. Просто отступил, ушел подальше, двумя дюжинами шагов улетел аж к самому Суздалю, реку Итиль перемахнул громадным прыжком… и там замер, как вкопанный.

Долго Калин учился в сапогах-скороходах бегать. Трудны они для освоения, жестоки к своему носителю. Не прощают ошибок. В них и самому по себе очень быстрым быть нужно, юрким и шустрым. Все видеть и понимать, мгновенно принимать решения. Чуть оступился, чуть не туда шагнул – и конец, гибель бесславная. Даже не разорвет пополам если – запросто можно рухнуть в пропасть или врезаться в гору.

Сейчас, видя вдали стены старой Владимирской столицы, Калин развернулся на одной пятке, прищурился, примерился… и рванул обратно.

С каждым шагом, с каждым прыжком вокруг все менялось. Целые версты проносились за доли секунды. Была пашня – нет пашни. Был лес – нет леса.

Снова река! Итиль! Калин отвел руку с саблей, видя впереди несметные полчища, видя своих татаровьев и проклятых русов. Прищурился, примерился, ощущая нужное место, целя прямо туда, к шее Илейки Муромского.

Называются сапоги-скороходы семиверстными. Но на деле не ровно по семь верст они прыгают. Только если в никуда бежишь, сам не знаешь, куда приземлиться нужно. А так перенестись можно и подальше, и поближе. Люди ведь тоже не всегда одинаковые шаги делают – можно и размашисто ступать, и мелко-мелко семенить.

И коли под ноги смотреть внимательно – можно шагнуть в точно задуманное место.

Так и шагнул хан Калин. Очутился прямо перед Ильей, вырос, как лист перед травой. Само время словно замерло, застыло мухой в смоле – и пошла вперед кривая татарская сабля…

…А с другой стороны шарахнуло в бок. Ударило – и швырнуло, подбросило со страшной силой. Все тело пронзило немыслимой болью, сломались с хрустом ребра… и вошло одно прямо в сердце.

Словно падающую звезду отбил на лету Муромец. Прямо в нужный момент взмахнул живым татаровьином – и улетел в чисто небо хан Калин.

А когда упал – то упал уже мертвым, в стороне от побоища. До неузнаваемости исковеркало, грязь и кровь разбрызгало.

И шапка слетела. Упала еще в полете, выставляя напоказ вечный Калина срам. Рог бычачий, что вырос на темени еще в детстве.

Только не было уже Калину до этого никакого дела.

Глава 39

Отплевываясь от земли, Алешка Леонтьев вылез наконец изо рва. Глубокий оказался, да и скользкий – долго выбираться пришлось. Сами же на совесть рыли, старались.

Кащея над головой уж давно не было. Еще где-то летает, поганый, еще кого-то молоньями с небес хлещет. Никак его не достать, покуда на змии своем облака рассекает.

В туле все так же култыхалась одна-единственная стрела. Самая последняя. Алеша Попович стал даже глазами поле обшаривать – искать пополнения. Немало его на местах битвы-то – какие в трупах засели, а какие и просто на земле валяются. Сломанные, треснутые – но есть и целые, годные ко второму выстрелу.