Конец сказки

И пользуясь этой краткой минутой, богатырь ринулся к вышке горных карл. Разметал мечом стражу, вскарабкался по железным прутьям, вышвырнул бородатого всадника – и сам плюхнулся на сиденье.

Снаряжена была бронь-башня страшных размеров копьями. За стены чтобы метать, видимо, города приступом брать. На поле брани такое не столь полезно.

Но все равно – большую-то часть уж израсходовали. Только пять копий и осталось. Демьян бросил на них быстрый взгляд и сам принялся крутить колеса, тянуть за шкворни.

Спервоначалу-то криво вышло. Не туда вышка повернулась, а копье вылетело – да и в чистое небо ушло. И Змей Горыныч уже развернулся, уже обратно летел, уже воздуху в грудь набрал, щеки на трех мордах раздул. Сейчас полыхнет, грянет пламенем!..

Но второе копье удалось метнуть точнее. Быстро Демьян Куденевич учился-то. Щелкнул сухо великанский лук – и просвистела железина в сажени от левой головы. Под самым крылом прошла, едва перепонку не рванула.

Но все ж не рванула. Пусть Змей Горыныч и дернулся, пусть дрогнул – да и только-то. Снова закрутил Демьян Куденевич колеса, снова дернул шкворень. Примеривался, целил в ревущую тушу о трех головах.

Третье копье! И в этот раз задел, царапнул чешую! Самую малость, правда, чудище навряд и почувствовало – но все-таки!

До того, как Горыныч долетел, Демьян успел выстрелить и в четвертый раз. Теперь уж и слепой бы не промахнулся – четвертое копье вонзилось в среднюю шею, застряло между чешуй. Голова испустила страшный рев, завыла от боли, вырывая его пастью.

– Опять!!! – гремела она. – Опять меня!!! Гнусная ты козявка!!!

И в пятый раз богатырь уже не выстрелил. Левая и правая головы испустили огненные ливни, бронь-башня вспыхнула, а тетива на огромном луке лопнула. Спасаясь из пожара, Демьян Куденевич выпрыгнул… и схвачен был на лету. Сомкнулась на туловище зубастая пасть – и сразу на две половины.

Их тут же подхватили две другие пасти – и с таким уж наслаждением принялись чавкать! Аж дрались за потроха, за кровавые ошметки! С кольчугой вместе схрупали!

Страшно взбесил Змея Горыныча этот человечек.

И теперь, когда того наконец не стало – он снова повернулся к общей схватке. Кащей там, поди, уже злится на него, что столько времени за одиноким воином прогонялся.

Неловко перед покровителем.

Не торопясь, даже как-то смакуя, Горыныч принялся рассматривать поле бранное. С одной стороны – река протекает, Итиль полноводный. С другой – лес стеной стоит. С третьей – городок раскинулся, Костромой прозывается.

А между всего этого – люди кишмя кишат, пырялками железными друг друга пыряют. Тьмы и тьмы, легионы целые. За всю свою жизнь, за двести с гаком прожитых лет не видал еще Змей Горыныч такого полчища. В самых огромных на свете городах столько не живет. Целую страну можно этакой ордой населить, царство-государство.

Не очень большое, правда.

Куда бы полететь сначала, куда бы крылья направить? Кого пожечь, кого сожрать?

Может, поймать какого-нибудь человечка и не спеша оторвать ему ручки и ножки?

А потом сожрать.

Рев Змея Горыныча разнесся над полем, перекрыл шум битвы. Чудовище набрало воздуху в грудь и щедро выпустило пламя. Загорелась трава, запылал подлесок. Снова поднялись клубы черного дыма, окутали своих и чужих.

– Кхуй-кхуй, проклятый, ужо пожалуюсь на тебя царю! – разозленный, погрозил кулаком хан Калин.

Он в это время как раз брал в очередной раз княжескую ставку – каменистый холм, на коем разместились шатры Всеволода, да сынов его. И в этот раз хорошо у него все шло, просто на загляденье. Целая ватага татаровьев обрушилась на русов – и с той стороны, и с этой. Все отборные, молодцеватые, крутоусые. Одни верхом, а другие и пешком, да так сочетаются изрядно, что и не надо лучше.

А пособить владимирцам в этот раз и некому – ни тиборчан рядом нет, ни муромчан, ни ушкуйников, ни булгар, ни еще хоть кого-нибудь. Все где-то еще застряли, на других противниках.

– Ого, князь великий, снова встретились, ага! – гортанно закричал Калин, вырастая посреди холма, прыгая туда в сапогах-скороходах. – Вот он я, снова! Рад ли мне, собака?!

– От собаки татарской слышу! – огрызнулся Всеволод, прикрываясь расколотым щитом. – Дунайка, а ну, в конуру его загони!

Дружинные обступили своего князя кольцом тесным. Щетинились мечами, не подпускали проклятущего хана. А тот-то уж глумился, похохатывал, руки в боки уперев. Оказалось его татаровьев здесь как бы не впятеро больше – куда там против такой силы сдюжить!

Правда, на другом краю холма рубились с ними несколько всадниц – то поляницы ударили татаровьям в спину. Но была-то их и всего-то горсточка – семь или восемь молодиц. Одна за другой они падали с коней, покуда не осталась последняя – Божедарка Юрьевна, дочь половецкого хана.

Эта сражалась искусней всех. Во всем войске она, пожалуй, одной только царице Синеглазке и уступала. Но даже лучшая из богатырок немного одна навоюет – и дела у ней становились все хуже.

– Помогите!.. – не выдержала, вскричала она.