Контракт со смертью

Что такое эти три десятка банок тушёнки и столько же сгущёнки? Так, на один зубок, но Клавдия Ивановна рада и этим крохам. Рассаживаемся вкруг стола, Витя перебирает книги, я достаю блокнот, а она делится наболевшим тихим материнским голосом. В селе нет лекарств, но есть больные. Нет продуктов, а люди голодают. В уцелевших домах сплошь продырявлена, побита и поколота шиферная кровля, а ничем другим дома в селе не крыли, окна зияют слепыми глазницами без стёкол, где-то вышибло взрывом двери, вывалило полстены или развалило угол. Замеры произвести некому — мужиков почти нет. Сама вдовая, соседки — что слева, что справа — тоже без мужей. Печника бы — печи надо к зиме сложить, да где его взять? Умельцев лет тридцать как не стало — извелась профессия после того, как Россия газ дала.

Ну вот, мы и в том, что у них газ, тоже виноваты. И колодцы вдоль улицы тоже исчезли по нашей вине, потому что водопровод пришел в каждый дом. И света до сих пор нет — столбы повалили, а поставить никому дела нет. В голосе упрёк: войну начали, так воюйте, но людям-то зачем зло чинить? Упрекнула, а ведь не сказала, что эти несчастные три столба взорвали свои же: решили в партизан поиграть. А электричество-то Россия подаёт, вот и думали, наверное, нам насолить, да своих односельчан без света и оставили. Да что это я? Не винит она, просто рассказывает, к чему привел прогресс цивилизации, у которого, оказывается, есть и оборотная сторона. Помощи не просит, не сетует, просто делится — позади разрушенные войной село и судьбы, впереди осень и неизвестность.

Не спрашиваю, куда же мужики подевались — и так понятно: воюют. С нами воюют. За что? Русские ведь… А кто-то уже отвоевался, в землю лёг за ридну нэньку незалэжную…

Комбриг слушает, делает пометки в блокноте. Он ничего не обещает, но я уверен: что-то успеет сделать, пока бригаду не перебросили на другой фронт.

Просим открыть храм. Бадва столба перебиты снарядом, прошедшим по касательной. Торчат как две кости открытого перелома с острыми краями. Комбриг заходит, перекрестившись, подолгу стоит у каждой иконы, потом прикладывается к лику Богородицы. Подумалось, что в бригаде не только свой священник отец Олег окормляет, души исцеляет, силы даёт, а и вот эти встреченные на пути храмы сельские с потемневшими от времени намоленными иконами. И не случайно в бригаде образки у каждого, на каждой машине, и крестики непременные, потому что комбриг — Пономарёв. Фамилия у него подходящая — церковная.

10

Съезжаем с асфальта — призрачного, едва различимого среди толстого слоя песчаной пыли и всего испятнанного воронками — на грунтовку. Мягкая, даже какая-то душевная, во всяком случае, не подкидывающая до потолка кабины и не вытрясающая всё нутро. Песчанка узкая, в одну колею, зато машина не скачет с завидной прытью, а катится вальяжно, по-барски. И даже то, что здесь на раз-два мину установить, нас не останавливает — расслабуха, а не грунтовка.

«Броники» на дверцах, терпкий запах хвои наполняет кабину, и его не забивает даже сигаретный дым.

Разведчики ждут нас в лесу. Угощают салом с хлебом — вкуснотища необыкновенная, хотя я и не любитель этого хохлацкого лакомства. Оказывается, сами солили по какому-то своему, особому рецепту. Нарезают сало согласно ритуалу: сначала аккуратно распеленают завёрнутый в холстину брусок, потом он пройдёт по кругу, каждый вдохнёт запах его, насладится, и только лишь потом Фидель своим НР-42[71] тоненькими пластинками нарежет его и медленно намажет на тонкий кусочек хлеба.

Его тоже сами выпекали разведосы, и опять-таки по своей рецептуре.

— Отжали, понимаешь, мои проходимцы где-то полевую кухню, притащили в батальон и давай кочегарить, — притворно недовольно бурчал комбат на мои вопросы. — Зато сами формы придумываем, но предпочитаем небольшие и бруском, чтобы в РР места не занимал.

У них всё аббревиатуры: НР, ТР, РР[72] и прочие «эр». Что поделаешь: специфика работы.

Подошёл комбат-рэбовец. Сразу видно — наука, да и РЭБ хоть и разведка, но ни какая-нибудь пехотная, носом пашущая, нюхающая, высматривающая, вслушивающаяся, а радиоэлектронная. По виду школьный учитель, очки в изящной металлической оправе, по интеллекту и эрудиции никак не меньше вузовского профессора. Язык сочен и афористичен, хотя говорим о вещах далеко не литературных — скучная высшая математика, физика, баллистика, чертит какие-то эллипсы и кривые на песке, какие-то формулы, расчёты, траектории. Для нас, примитивных неучей, сплошной тёмный лет, тайга и тундра. Ясно одно: «хаймерсы» будут досаждать и дальше, если не будем уничтожать в эшелонах: на «рэбовцев» надежды мало. Потом стирает всё берцем и смеётся: «Секретные сведения. Вот попадётесь украм, а те потрошить начнут — всё выложите, а так и сказать нечего будет».

Типун тебе на язык, комбат, но в плен мы не попадёмся и язык не развяжем вовсе не из-за твоих каракулей, а потому, что давно уговорились: если что, то, обнявшись, рванём гранату.