Контракт со смертью

И ещё десятки «шестых рот», окружённых, брошенных, забытых, упорно сражающихся без надежды на помощь, но не сдавшихся! Позор лег на головы тех, кто бросил их на заклание, кто проводил «плановые перегруппировки и передислокации». А ещё звезды на погоны, бронзулетки на грудь, новые должности.

Конечно, это не поражение — это отрезвление. Ну нельзя же воевать демонстративно расслабленно. Нельзя. Пусть это станет уроком. Жестоким, кровавым, но только уроком. И предостережением. И памятью. Станет? Вряд ли. А ещё был мощнейший нокдаун престижу страны и громкий ропот сограждан: подарок пиндосам к встрече в «Рамштайне». Или нефтегазовым монополиям (транснациональным корпорациям?) для увеличения объема транспортировки углеводородов через Украину воюющему с нами Западу? Впрочем, не воюющему, так, вялые фрикции.

2

Гурген[78] приехал в Балаклею часам к одиннадцати. Выбрался из раздолбанной вдрызг «Нивы», по кошачьи гибко потянулся, достал из кармана пачку сигарет, выщелкнул сигарету, прикурил. Вроде бы ещё и не осень — всего-то шестое число, а облака уже осенние, с темно-серыми пастозными мазками, и ветер освежающий, с морской прохладцей, хотя до Азова добрых две с половиной сотни вёрст, и «азовец» даже по степи не добирался до этих мест и угасал где-то у Саур-Могилы. Такой бы освежающий да в июльский полдень — цены бы ему не было, а теперь он совсем нежеланный.

Гурген бросил окурок, вдавил его в песок берцем, потянул за ремень автомат, лежавший на переднем сиденье, и уж хотел зайти в дом, как из-за поворота вынырнул «уазик» и резко затормозил, тяжело осаживаясь.

— Укры в Вербовке, — выдохнул Игорь, вываливаясь из-за руля. — На танках зашли, видимо-невидимо. Ополченцы валят сюда, но, боюсь, не задержатся — у них одна стрелковка[79]

.

— Не шелести. Давай вдумчиво и с расстановкой. — Гурген прищурил карий глаз.

Уж что-что, а его ордынская морда всегда невозмутима, даже в самых критических ситуациях. Он и теперь бровью не повёл.

— В Вербовке укры.

— Сам видел или придумал кто? — Гурген продолжал щурить пытливый карий глаз. Ему не хотелось верить в сказанное Игорем, но откуда-то с окраины донеслась беспорядочная стрельба. И всё же танков быть не могло, разве что пара приблудных. Танки под Харьковом, танки под Барвенковом, а здесь откуда им взяться? Уж кому-кому, а ему это известно доподлинно.

— Ладно, предупреди ребят, а я поеду взгляну, что там. — И Гурген опять полез в кабину, положив автомат на пассажирское сиденье.

По разбитой и пыльной Победе он доехал до перекрестка, свернул на Уютную, проехал к железной дороге, остановился между посадок, упёршись в «железку»[80]

— дальше дороги не было, зато старые акации и кустарник закрывали его от чужого взгляда. Вообще-то рискованно: могли укры и в посадку просочиться с той же целью, только смотреть в обратном направлении. Настроив бинокль, он стал осматривать окраину Вербовки. Слева, со стороны Пришиба, по шоссе, переходящему в Центральную улицу, проскочило несколько машин с сине-желтыми флажками на длинных антеннах. Звук стрельбы доносился уже справа, откуда-то из центра села.

Гурген достал сигареты, закурил, размышляя, опять ощупал взглядом через бинокль входящие в Вербовку машины. Он думал о том, что если бы в этой посадке стояла даже одна «Рапира», то никакие машины не смогли бы войти в село — всего-то полтора километра до дороги. Почти на ДПВ[81], а если батарея? Но где же танки? Так, «летучие» группы просочились, не больше, объективно больших сил не было. Может, потом подтянут резервы?

Гурген — гээрушник, в прошлом командир артиллерийского огневого взвода согласно ВУС[82] — военная кафедра университета. Горно-альпийская подготовка, спецназ, горы Кавказа, инструктор. В четырнадцатом, на третий день после получения звёздочек старлея, подал рапорт о расторжении контракта, выслушал витиеватую брань от начальника штаба и добровольцем ушел на Донбасс. Ну не мог сын эфэсбэшного генерала, впитавший такие понятия, как патриотизм, долг и честь с молоком матери, остаться в стороне.

Начинал рядовым разведчиком в десантно-штурмовом батальоне, закончил в январе две тысячи двадцать второго в звании сержанта. Карьера головокружительная: в российской армии — старший лейтенант, в луганской — сержант. Зато вылазки в тыл врага и больше полусотни взятых «языков». Зато добытые секретные карты и планшеты. Зато просьбы комбатов и комбригов прислать Гургена, если надо было заглянуть за спину фронту, взять самого осведомлённого «языка» или снять снайперскую группу. А спустя месяц, двадцать четвёртого февраля, вернулся в свой батальон.

Иной уж давно орденами обвесился бы и Звезду получил, а Гургену только юбилейную медальку ссудили — строптив не в меру, всё начальству наперекор, а оно это не любит.