«Контрреволюционер» Сталин. По ту сторону марксизма-ленинизма

Книгу «Марксизм и вопросы языкознания» после выхода в свет в 1952 году, без сомнения, прочитал весь компетентный мир. И нам не грех, поскольку нас интересует уникальная попытка Сталина выбраться из-под классовой теории марксизма путем марксизма же. Сталинская теоретическая изворотливость – один из интересных опытов, потому что опыт оказался неудачен,

несмотря на неограниченную власть. Далее, опыт оказался невостребован в силу массы лингвистических апорий, которые Сталину были неинтересны, поскольку он был политиком.

Политик в амплуа языковеда – это занятно. И опыт этот крайне важен, поскольку говорит о главном: если ты принял ошибочную доктрину в качестве основы, то как эту основу ни правь – она задушит любые положительные начинания.

Итак, Сталин после войны подошел к проблеме объединения народа, имея на вооружении теорию классовой борьбы (войны) и конфликт базиса и надстройки: если, по марксизму, базис определял надстройку, то как Сталин, представитель надстройки, руководит базисом – то есть экономикой? Марксизм это великая и всесильная идея, утверждающая, что материя первична, а идеи вторичны! Это как?

Множество антагонизмов, живущих по манихейским формулам, рвали на части народ-победитель.

Проблема внутреннего примирения страны, в которой, конечно же, образовались новые классы, требовала хотя бы одного объединительного элемента в надстройке, потому что базис вроде бы уже был объединён – базис-экономика была в руках надстройки-государства. Марровская, точнее, троцкистская версия мирового яфетического языка уже не работала, и теория Марра уже после его смерти в 1934 году была отставлена. Но официально признанной теории языка не было. Что-то надо было делать: и Сталин решает преодолеть классовый антагонизм языка (ведь, напомним, существовали два классовых языка), придя к идее общенационального языка – который проникает как в базис, так и надстройку, снимая при этом внутренний классовый антагонизм.

Сталин крайне рисковал, поскольку сразу попадал в стан ревизионистов, потому что это был, конечно же, отказ от классовой теории марксизма.

Более того, сталинская теория языка как общенационального явления осталась после него в советском языкознании и стала предметом справедливой критики, например, албанской компартии во главе с Энвером Ходжой (Hoxha).

Что касается оригинальности текста, думается, Сталин пользовался консультантами, вроде академика В. Виноградова, но это касалось частностей – основа же проблемы авторства не вызывает.

Манихейский дуализм в марксизме

имел глубокие корни, начиная от теории только-двух-классов (на фоне, например, четырнадцати Петра Великого) – пролетариата и буржуазии, из которых первый был воплощением добра и добродетели, а второй – воплощением мирового зла, заканчивая построением мировой дуальной модели – социализма и капитализма – с теми же оценочными параметрами (которые, правда, «капитализм» не признал и вернул социализму обвинение в рейгановском выражении «империя зла»).

Внутри социализма существовал «свой» дуализм в виде деления всей страны на производящий базис и производную надстройку. Базис имел однозначно серьёзноположительное значение, поскольку был связан с экономикой, а надстройка была, скорее, некой пристройкой – случайным сателлитом, системным казусом, который надо просто терпеть как человеческую недоросль. В надстройку попали все производные от экономики человеческие «изобретения»: сознание, искусство, право, культура, государство и прочее. Налицо был системный раскол на главное и производное, важное и неважное, своё и не своё. Этот раскол, основанный на вечном классовом антагонизме Маркса, становился угрозой национальной безопасности для страны в момент её высшего напряжения – войны и выхода из войны. Ведь системный раскол – это раскол в первую очередь среди людей. Деление на «беленьких» и «черненьких» никогда не приводило к успеху. И именно это стало препятствием для объединения народа.