Корабль отплывает в полночь

Я закончила ее шнуровать и отошла чуть в сторону. Она и в самом деле была очень похожа на Елизавету с портрета Гираэртса[112] или ту, что на Большой печати Ирландии, хотя пепельного цвета плисовое платье, отороченное серебром, и небольшое жабо с серебряной кромкой, и черный с серебряными блестками плащ, отделанный полосами белого плиса и висящий у нее за спиной, – все это походило на костюм для зимних верховых прогулок. А лицо казалось заледеневшей белой маской внутренних мучений Елизаветы. И я сказала себе: «Ай-ай, нужно мне опять поговорить с Сиди, он совершил большую ошибку, этот жирный старый недоумок, – мисс Нефер сегодня никак не сможет сыграть в „Макбете“».

Вообще-то, я пыталась набраться мужества, чтобы спросить ее об этом напрямую, хотя мужества для того, чтобы разбить лед этого ее вживания, нужно было ой как много; возможно, такой поступок стоил бы мне поломанных костей или по меньшей мере расцарапанной физиономии. Но тут возник Мартин, объявивший пятнадцатиминутную готовность. Вид у него был до того глупый, что я на целых восемь секунд отвлеклась от Нефер в образе.

Его оджинсованная нижняя половина все еще напоминала о пьесе «На дне». Мартин следует школе Станиславского, а не старой доброй английской сценической традиции. Но выше… Гм… Выше талии была сплошная обнаженка. Жидкую поросль на груди он выбрил, а на голову посадил черный парик; перед его плечами свисали две толстые косы с серебряными кольцами и булавками. Но и благодаря этим простеньким вещичкам, задубевшей от солнца коже и непроницаемому, как у игрока в покер, выражению лица он стал до того похож на американского индейца, что я подумала: «Силы небесные! Да ему хоть сейчас играть Гайавату, а если прикроет плоскую как доска грудь, то будет вылитая нахмурившаяся Покахонтас»[113]. Я быстренько вспомнила, какие пьесы с индейцами у нас идут, но ничего, кроме «Фонтана»[114], не вспомнила.

Я безмолвно, одними губами, задала ему этот вопрос и взмахнула руками, как рыбка гуппи плавниками, но он ответил лишь торжественно-таинственной улыбкой и удалился за занавеску. Подумав, что это может прояснить только Сиди, я последовала за Мартином.

II

История не движется одним потоком,

Как ветер над бесплодными морями,

Но тысячами ручейков и волн,

Как ветер над неровностями гор.

Кэри[115]

Мужская половина гримерной (на самом деле две ее трети) представляла собой жуткий бедлам. Тут запах и театрального клея, и «Макса Фактора», и вообще чисто мужской запах. Несколько актеров одевались или раздевались, а Брюс сыпал проклятиями, потому что обжег пальцы, снимая с горячей электролампочки прядь каучуковых волос, которые намотал для просушки, после того как намочил и разгладил, чтобы из курчавых сделать прямыми для бороды Банко. Брюс всегда приходит в театр с опозданием и пытается срезать углы.

Но мои глаза искали только Сида. Господи помилуй – как только увидели его, так и выпучились снова. «Грета, – сказала я себе, – придется послать Мартина в аптеку за каким-нибудь средством от выпучки. „Чего-чего? Липучки от мух?“ Да нет, чтобы глаза не выпучивались».

Сид был уже в гриме, с длинными усами, макбетовским париком в мелкую кудряшку и в корсете. О наличии корсета я догадалась по отсутствию живота, в то время как Сид меня еще не заметил. Но вместо темной юбки и этих его кожаных, в бронзовых заклепках, пропитанных по́том боевых доспехов, из которых торчат мясистые плечи и немного волосатой груди (а это и в самом деле здорово выглядит в первом акте Макбета, когда Сид является прямо с поля боя), – вместо всего этого на нем были (господи помилуй) красное трико с нашитыми полосками парчи с золотыми и синими блестками, отделанный золотом зеленый камзол с жабо, и еще он пытался приладить яркий серебристый нагрудник, который подошел бы разве что швейцарским гвардейцам папы римского.

Я подумала: «Сиди, Вилли Ш. сейчас протянет руку со своего портрета вон там и шарахнет тебя по темечку за эту идиотскую – вырядился в какое-то лоскутное одеяло – профанацию одной из самых великих его трагедий и уж точно самой этнографической».

Тут он заметил меня и гневно зашипел:

– А, вот и ты, дерзкая ленивица! Скорей сюда и помоги мне влезть в сию проклятую кастрюлю.

– Сиди, что это такое? – вопрошала я, а мои руки машинально выполняли распоряжение. – Ты что, хочешь сделать из «Макбета» комедию и только одного привратника оставить трагическим персонажем? Ты что, Рыжий Скелет[116], что ли?

– О, что за чушь ты порешь, маленькая шлюха? – ответил он, хрюкнув, когда я, обхватив его руками, втиснула плечом нагрудник на место.

– На вас всех какие-то шутовские костюмы, – сказала я, увидев, что и остальные сияют всеми цветами радуги.

Брюс, яростно расчесывая и скрепляя наперекосяк куски бороды, а потом прилепляя их себе на подбородок, коричневатый от театрального клея, являл собой нечто невообразимое в желтом трико и фиолетовом камзоле.