Корни

Председатель заглянул в светлые, прикрытые набрякшими веками глаза Сеиза, пытаясь углядеть в них издевку или иронию, но в них светилась лишь веселая душевная простота. «У всех у них в этом селе такие глаза, черт их подери, — выругался он про себя, — прикидываются простачками, а сами… Не успеешь глазом моргнуть, как они трижды тебя купят и продадут со всеми потрохами». Очень его злило то, что все его называли Председателем, будто так его нарекли при рождении, даже Лесовик ни разу не назвал по имени. Ни разу! Крестьяне обращались друг к другу по имени или прозвищу, а у него как бы не было ни того ни другого — одна только должность. Как ему хотелось, чтобы к нему хоть раз обратились по-человечески, сказали бы: «Слушай, Иван, давай вместе подумаем, что нам дальше делать!» Только от них разве дождешься!..

— А чего ты здесь, собственно, делаешь? — рассеянно спросил Председатель только для того, чтобы что-то сказать.

— Да вот, спал. Ты же сам меня разбудил.

— А перед этим — что?

— Сначала попил водички, потом присел, а то поясницу что-то ломит… решил подождать Дышлу. Мы ведь с ним сноповязы.

Председатель поморщился. Не любил он этого молчуна Дышлу, вечно он был чем-то недоволен, хотя работал, надо признаться, на совесть, со странным остервенением бил землю мотыгой, словно ненавидел ее и теперь наказывал за какой-то тяжкий давнишний грех. И телегой так правил — зубы сжаты, взгляд свинцовый, — и на молотилку так снопы подавал, словно сыпал ей в горло не колосья, а яд. «Опасный человек», — сказал он как-то Лесовику. «Не опасный, — ответил тот. — Я его знаю с детства, просто душа у него такая. Никогда он ничего не сделает — я имею в виду вредительство, — но недовольство его мучает… Хотя кто знает, человека не разберешь», — «Брось разводить всякую психологию, — нахмурился тогда он, — а прими лучше меры, пока не поздно. Вот сгорит кооперативное добро, тогда посмотрим, как ты будешь оправдываться этой самой психологией. У меня в этом деле достаточный опыт, знаю я этих молчунов». — «И я знаю! — вскипел тогда Лесовик, — я здесь шестьдесят лет прожил, а ты — без году неделю». — «Защищаешь своих, — хмуро возразил он, — а я смотрю на вещи трезво и принципиально. С революцией шутки плохи, — а мы здесь революцию делаем!» — «Знаю, — твердо сказал Лесовик, — я сам ее, эту революцию, здесь начал, только важно, как ее делать, какими средствами, Председатель». — «У меня, между прочим, имя есть, — вспылил тогда он, — меня Иваном зовут!» — «Знаю, — сказал Лесовик, — знаю, что Иваном, но мы же должны заботиться о твоем авторитете…» Они препирались до полуночи, потом Лесовик похлопал его по плечу и сказал: «Хороший ты человек, Председатель, только быть бы тебе чиновником, а у нас ты пропадешь!» — «Не пропаду, — ответил он, — нигде не пропадал и порученное дело не проваливал, и здесь не провалю. Наставлю вас на путь истинный, вся беда в том, что я, дурак, все нянчусь с вами, все стараюсь демократическим путем действовать, спрашиваю, советуюсь, интересуюсь, а иначе сам знаешь, как быстро можно было бы вас наставить!» — «Ох! — вздохнул тогда Лесовик. — Иначе! Я тоже думал иначе, да не больно получается, как-никак дело деликатное. Мы с тобой, Председатель, с живыми людьми дело имеем, а не с тыквами. Жизнь их молола-перемолола. Приглядись к ним хорошенько, сколько сил они земле отдают. А сколько народу отсюда, не выдержав, сбежало! Те, что остались, видать, из железа сделаны. Да какое там — из стали! Здешние крестьяне и в больших городах живали, и за границей, случалось, преуспевали, только почему-то всегда обратно домой возвращались. Жизнь их через мелкое сито просеяла. Объясни, как «иначе» ты думаешь с ними поступить? Объясни, чтобы я понял». Тогда он ничего не ответил Лесовику. Они вместе вышли на дорогу. Село спало…

Дойдя до воспоминания о спящем селе, Председатель вспомнил о настоящем разговоре и посмотрел на Сеиза — он терпеливо ждал, чтобы мысли Председателя вернулись к настоящему, — и это еще больше его разозлило.

— Не люблю я этого Дышлу, — сказал он.

— Что касается любви, так и я не больно его люблю. Только мы с ним в одном селе выросли, а сейчас в одной бригаде работаем. Он, надо сказать, трудится на совесть.

— Сам знаю, что на совесть. Только какой-то он…

— Какой?

— Такой! — Председатель попытался было объяснить это жестом, но не сумел.

— Не такой, как все, с чудинкой, словом, немного фантази́, — сказал Сеиз, чтобы ему помочь. — Мысли его мучают разные, он с малолетства такой, с чудинкой.