Матушка, дорогая жена и любимая сестра!
Надеюсь, вы получили остальные мои письма и знаете, что происходило с нами по пути в Реймс. Как только мы зашли в город, я узнал, что у нас всего сутки, чтобы все устроить и провести коронацию. Нас уже ожидал епископ Реймский, и люди короля начали готовиться к церемонии.
Архиепископ Реймский вступил в должность лишь за день до коронации, и вся прошлая ночь прошла в лихорадочных приготовлениях. Жан Дюнуа как кузен короля – и единственный мужчина из Орлеанского семейства, оставшийся во Франции, – и я как королевский шурин имели честь стоять ближе всех к Карлу. Хотя, когда наша процессия двинулась к собору, было лишь немногим более восьми часов утра, уже становилось жарко.
После того как днем ранее горожане встретили нас молчанием, я с изумлением и облегчением обнаружил, что буквально за ночь их настроение изменилось. Словно рассеялся наконец густой туман, и местные жители приняли решение в пользу своего короля. Двери и ставни открывались настежь, люди осыпали нас лепестками цветов или бросали их в толпу, которая теснилась вдоль мощеной дороги, ведущей к собору.
Детей подняли на плечи, мужчины и женщины надели свои лучшие воскресные наряды. Мы слышали, как они одобрительно восклицали при виде наших пышных одежд и кричали: «Vive le Roi!»
[14] Их радостное возбуждение передалось и нам, и нашим лошадям, которые не могли устоять на месте – они фыркали и гарцевали, гладкие, ухоженные, с лоснящейся на солнце шерстью.Все в королевской свите были одеты в лучшие наряды, какие только смогли достать: у нас были бархатные туники, атласные рукава, широкие шляпы с длинными перьями; мы надели все свои драгоценности, чтобы добавить блеска к сиянию парадной конской сбруи, шпор и мечей. Вы представить не можете, что это было за разноцветье! Там было полно знатных дворян, и все несли флаги со всевозможными эмблемами; и запах, запах! – дивный аромат роз и жасмина, не столь приятный – лошадей и пота; впрочем, травы и цветочные лепестки под конскими копытами немного исправляли положение.
Мы с Жаном Дюнуа ехали сразу за королем; он был нам хорошо виден под своим золотым балдахином. Когда он повернулся, чтобы поклониться толпе, у него было такое выражение лица, которого я никогда раньше за ним не замечал: смесь радости, удивления, смирения и благоговения. Он приветствовал людей, своих людей, столпившихся по обе стороны от него, махал им рукой и склонял голову. Матушка, поверьте: в тот момент он поистине выглядел по-королевски.
Войдя в собор с ярко освещенной улицы, я сперва ничего не мог увидеть; несмотря на несметное множество свечей, зажженных по торжественному поводу, мне казалось, что внутри темно. Но постепенно глаза мои привыкли к полумраку, и я смог различить ярко-красные, синие и серебряные нити гобеленов, поспешно развешанных прошлой ночью на каменных стенах собора. Сильно пахло ладаном, и я чуть не упал в обморок, оказавшись в густой толпе придворных и знатных вельмож, страстно желающих своими глазами увидеть коронацию. Но я прошел к своему почетному месту, и там уже не было давки. Нам было известно, что королевскими регалиями в парижском аббатстве Сен-Дени завладели англичане. У нас не было скипетра, мы даже не знали, каков верный порядок проведения церемонии, но, к нашему удивлению, в сокровищнице собора нашлась корона! И главное, у нас было самое важное – священный елей, которая до этих самых пор хранился в базилике Сен-Реми на наших землях.
Певчие расположились в глубине собора; напротив них в своем расшитом облачении стояли архиепископ Реймский, старший пэр Франции и епископ Шалонский – рядом с еще несколькими епископами в огненно-алых рясах. Я порадовался, услышав, как чистые голоса затянули гимн «Тебя, Бога, хвалим». Всю церемонию коннетабль Франции держал в руках королевский меч – острие его было повернуто кверху, а рукоять покоилась на подушке.
Из базилики с соблюдением всех необходимых ритуалов доставили священный елей: его нес босоногий аббат в сопровождении четырех всадников, вооруженных солдат, которые держали над ним золотистый полог.
Они въехали на лошадях прямо в собор и поднялись вверх, к хору; копыта стучали по каменным ступеням. Лошадей придержали под уздцы, и аббат передал архиепископу Реймскому сосуд со священным елеем, лежащий на красной бархатной подушке, которую под него подложил один сообразительный паж. Всё это меня очень впечатлило.
По традиции архиепископ смазал грудь и голову короля священным елеем. Тогда же герцог Алансонский посвятил короля в рыцари – я и понятия не имел, что он еще не был рыцарем! Жорж де ла Тремойль как великий камергер зашнуровал туфли короля, украшенные золотой геральдической лилией, а затем герцог Алансонский прикрепил к обуви нашего царственного рыцаря золотые шпоры.
Было трогательно наблюдать, с каким благоговением и сам новопомазанный король, и Жанна д'Арк отнеслись к церемонии; по ее лицу заструились слезы, когда она наблюдала за миропомазанием. Затем король переоделся в более официальное облачение. Как его ближайший родственник на церемонии, я стоял сразу за ним, по правую руку, а за мной стоял Жан Дюнуа. Мы слышали, как король торжественно поклялся на латыни «защищать и соблюдать Справедливость и Закон». Затем под громкие звуки дюжины серебряных труб архиепископ Реймский высоко поднял корону Карла Великого, чтобы все смогли ее увидеть, и осторожно надел на голову Карла, а после передал ему импровизированный скипетр. В тот момент Карл действительно был королем, нашим королем, королем Жанны д'Арк! Хор взорвался еще одним мощным и торжественным гимном, и все мы склонили головы с трепетным уважением к нашему только что коронованному монарху. Я посмотрел на Жанну – и, клянусь, у нее было лицо ангела, ниспосланного на землю.
Я стоял так близко к Деве, что имел возможность наблюдать за ней на протяжении всей церемонии. Она недвижно стояла в своих великолепных белых доспехах, держа в руке свернутое знамя Лотарингии, а на лице Девы застыло неземное выражение. Похоже, она действительно была на небесах. Это был тот самый момент, ради которого она жила, ее цель, воплощенная мечта. Ее дофин теперь по-настоящему стал ее королем.
С того дня, как она впервые пришла ко мне в Нанси, я несколько раз встречал Жанну при дворе у Карла, и разница между той девушкой и Орлеанской девой колоссальна. Она уже повидала войну на расстоянии вытянутой руки: все ее ужасы, крики раненых бойцов, ржание подбитых лошадей, лужи крови, в которых то и дело поскальзываются солдаты. Она видела горящие дома и оставленных детей – плачущих у обочины, потерянных, вынужденных просить милостыню. Смотрела в искаженные болью лица умирающих и в суровые лица победителей. Жанна д'Арк стремительно повзрослела с тех пор, как покинула родной Домреми, хотя прошел всего-то год.
Еще одним новшеством – а таковых было немало во время этой наскоро организованной церемонии – была передача королю ключей от Реймса. Их преподнесли Карлу на другой подушке в знак того, что город подчиняется только что коронованному монарху. Вслед за этим Карл VII поднялся и посвятил в рыцари более трехсот своих самых достойных солдат.
До начала церемонии мне сказали, что она будет куда более короткой, чем обычно, из-за ее импровизированного характера, и я могу сказать лишь, что благодарю Господа за это, ведь мы вошли в собор около девяти утра и не покидали его вплоть до третьего часа пополудни. Я нашел музыку великолепной – честь и хвала хору Реймского собора! Казалось, певчие оторвались от земли и поднялись над сводами храма, когда исполняли свой последний воодушевляющий гимн, – под его звуки мы с королем вышли на свет, в лучи яркого солнца, где нас встретили восторженные возгласы толпы.
Затем король по традиции начал возлагать руки на больных и немощных, и я тихонько улизнул вместе с Жаном Дюнуа, чтобы найти чего-нибудь поесть.
