Королевская аллея

Вот и закончилась умеренной силы эксцитация. Мысли, видно, в очередной раз прогнали телесную радость. Досадная противоположность! Досадно, что именно такую дань платит красоте тот, кто работает над ее воссозданием.

Ах, Клаус, твоя рука, изгиб скулы… поцелуй. Твои глаза — темные, глубокие, как колодец в пустыне. Как давно это было. И скрыто теперь под тысячью повязок: бинтов времени, прикрывающих давнюю рану. Может, ты уже покоишься в могиле, как многие. Если же ты жив, я скажу сейчас лишь одно: Да хранит тебя Бог! Пора выбираться из этой кровати в никуда. Кёльн? Нет, Кёльн был вчера. Дюссельдорф. Ах, значит, сюда и выберемся. Когда-то я приезжал сюда, чтобы вдохнуть воздух, которым ты дышишь, был уже слишком старым, слишком известным… сладкий стыд и срам. Мне до сих пор больно об этом вспоминать. Говорить с неумолчно болтающими родителями, пытаясь уловить в них черты сына, — какое кощунство! Выходит, ты тоже однажды был Дон Кихотом любви. Не всегда — почтенным бюргером и отцом семейства. И разве не донкихотство (правда, не совсем чистое, не без примеси лукавства) — проникнуть на Арцисштрассе, к невероятно деятельным и сказочно богатым Прингсхаймам, буквально навязать им себя, чтобы потом похитить царь-девицу, превосходящую красотой своих братьев, обладающую чувством стиля и здравым умом: подругу, незаменимую? Но еще и немалое состояние досталось тебе вместе с ней^{334}

. И вам удалось создать настоящее мини-государство, правда, существующее не без щекотливых проблем, однако до сих пор все шло хорошо; а теперь скоро уже и крышка над тобой захлопнется. Доброй ночи! Ну вот и всё! Получайте своего Томаса Манна, его сочинения, его фамильное древо… и можете приступать к перевариванию! Я — превосходная помеха для вашего безвкусного уюта, ибо я много чего знаю и я всегда пикантен. Я, с моей не-немецкой грацией, — может быть, вообще самое немецкое, что только может быть. Да, можете обходиться с этим, как хотите! Благородные устремления и галантность духа… Кто имеет или имел такую семью, какую имею я, кто выдерживал такой первоклассный цирк и не свалился с трапеции, тот вправе подать мне, в знак солидарности, руку. Это тебе не сидение на кухне за общей супницей, это была экстравагантность во всех мыслимых формах, великое хаотическое брожение в Универсуме. Смерти, обусловленные самовластным решением или собственной слабостью, побеги из дому, оскорбления в мой адрес и обожествление меня, маскарады с участием Колдуна, привычка к преувеличениям, наполненные ядом шприцы — всё это я выдерживал. Мое искусство владения пером кормило их всех. Я смиренно предлагал им гнездо, домашний очаг, а они говорили: я, мол, холодный… Всякий раз на Рождество я вел себя как добрый отец семейства. Ни один праздник перед наряженной елкой не мог сравниться с нашим. Боже… Почему я не могу вспомнить слова той песни? Но мы пели ее! Пели каждый год, чтобы в утлой ладье нашей жизни оставалось хоть что-то надежное и красивое! Отмечать Рождество, это Манны умели издавна… И горели газовые рожки, будто выпрастывающиеся из стен, и горели толстые свечи в позолоченных канделябрах, во всех четырех углах комнаты. Подарки, не уместившиеся на столе, стояли рядком на полу. Я, Ганно^{335}, чувствовал себя совершенно сбитым с толку. На десерт подавали винное желе в стеклянных вазочках, и к нему — английский сливовый пирог. Это был переизбыток счастья… Даже у Прингсхаймов праздник получался не таким домашним и задушевным, скорее спортивным. Так я стал бюргером: становился им постепенно, прилагая много усилий, чтобы сохранить лицо в раздергивающих нашу жизнь потоках (я имею в виду инфляцию, когда почти всё обратилось в пшик); даже — обер-бюргером этого чертова народа! Но сверх того — еще и

гражданином (или: бюргером) мира,

благодарение Господу. Я встречался с Неру, пытался вдохновить его на то^{336}, чтобы в новой Индии он построил функционирующую систему правосудия (где же это было? в Сан-Диего). И — чтобы противостоял наихудшему кошмару. Не хватало, чтобы еще и Индия создавала — и могла бросать — бомбы, которые погребут под своими атомными грибами все живое! Люди, я уже старый человек, но вы стоите у края бездны, спасения из которой не будет. Неру тогда послушал меня, индийский президент кивнул, и только поэтому пока еще сохраняется искра надежды…

«Будденброки»! Как вообще дошло до такого? (Щелчок пальцами над пододеяльником из дамаста.) Не знаю, в самом деле не знаю.