Королевская кровь 2

бесконечного количества шестеренок, пружин и каких-то струн. И все это великолепие

увенчано шпилем с нашим флагом – белым и золотым полотнищем с взлетающим ввысь

огненным соколом.

А этот дом был каким-то серым. Подавляло и изобилие лепки. Вообще она должна

украшать здания, но здесь все было слишком массивным, пафосным.

Меня встретили со всем почтением, охране предложили чай, а я прошла в гостиную. И

увидела Катьку. Мы даже не поздоровались – замерли, осматривая друг друга.

Можно было бы сказать, что она не изменилась, но это было не так. Стройная фигура, красивое и выразительное лицо, темные волосы, крупный рот – были ее. Но в то же время

в черных глазах плескался опыт и горечь, уголки губ были опущены вниз, и вся она была

какая-то тусклая, напряженная, совсем не похожая на уверенную и звонкую себя, какой

она была в школе.

«Неужели она такой же видит меня?»

Катя шагнула вперед, и мы обнялись. И стояли так молча несколько минут. Никто не

плакал, но в горле царапало, и отпускать ее не хотелось. И почему я не позвонила ей

раньше?

- Ну, здравствуй, Рудложка, - сказала Спасская, заглядывая сверху вниз мне в лицо.

- Здравствуй, Кэти, - улыбнулась я.

Катя провела меня в детскую и познакомила с дочерьми. Пять лет и четыре года. Почти

как у Васи. Только Вася вышла замуж почти в 20, а Катьке только-только исполнилось 17.

И мужу ее, герцогу Симонову, было на тот момент 56 лет.

- Родители настояли на свадьбе через год после переворота, - говорила она, аккуратно и

изящно разливая чай в гостиной. Сейчас она двигалась уверенно и выглядела

действительно герцогиней. – А я провалила экзамен в МагУниверситет, и зависела от них.

Вот и решили поскорее сбыть меня с рук, пока еще имя наше благодаря дружбе с тобой

было на слуху. Старших-то сестер еще до переворота повыдавали, одна я осталась. Нашли

жениха, - сказала, как плюнула, - договорились. Я когда узнала, вены себе вскрыть

пыталась.

Я осторожно бросила взгляд на ее запястья. Они были расчерчены тонкими линиями

шрамов. Много-много наложившихся друг на друга шрамов.

Представила, как она ожесточенно полосовала себя, как хлестала кровь и как она умирала, и мне стало дурно. Нам иногда привозили суицидников. Никогда не могла понять, как

можно лишить себя жизни. Как бы трудно ни было…считала это глупостью и слабостью.

А вот применительно к Катьке о глупости думать было стыдно.

- Так плохо было? – спросила я, пытаясь подбирать слова – чтобы не спугнуть, чтобы не

закрылась. Нам нужно было узнать друг друга снова, перекинуть мостик через эти семь

лет.

- Не то слово, - вздохнула она. – Тебя я потеряла, себя не обрела, родители давят, угрожают, уговаривают…понимаю, что дура была, Марин, но что сейчас уже

рефлексировать? Да и Симонов противный был, ты же помнишь? Мы все время его

Черным Герцогом называли, потому что он всех жен пережил, и детей не было. А вот меня

не пережил, - со злостью сказала она, и чашка в ее руках затряслась, плеснула чаем на

блюдце.

Я молчала и слушала.

- Пятьдесят шесть лет, Марина! – говорила Кэт с горечью и брезгливостью. – Шесть лет

под стариком. Уж очень он старался сына сделать, скотина старая. Когда девочки

рождались, даже не подошел. А потом у меня выкидыши пошли один за другим…

Семь выкидышей…врачи говорили не трогать меня, пока не восстановлюсь, но он же

лучше всех все всегда знал!

- Он тебя бил, Кать? – спросила я. Она передернула плечами, махнула рукой.

- Всякое было. И бил, и унижал, и прессовал постоянно. Мол, я тебя как корову на развод

взял, из подштанников – это он так нетитулованных называл, а ты мне брак производишь.

Сидишь не так, лежишь не так, бревно, а не женщина, говоришь не так. Я почти все время

в Симоново провела, мы, считай, только три месяца назад сюда переехали. Сердце у него

начало пошаливать, испугался. Не зря испугался, - сказала она с удовлетворением. – Не

зря.

- Бедная моя, - я снова почувствовала царапанье в горле. Стоящие на столе лакомства

казались отравой. – Катюш…

- Да сейчас-то уже все хорошо, - улыбнулась Спасская хищно. – Родители, правда, снова

намекают на повторный брак, но я их послала. Я ведь пыталась жаловаться, а маман,

знаешь, что сказала? Терпи, имя того стоит. Имя стоит, Марин, а дочь их не стоит! Так что

нет у меня теперь родителей. Я и девочки.

- И я есть, - напомнила я.

- И ты, - она все-таки всхлипнула, поставила чашку с чаем, к которому не притронулась, на стол, а потом тихо зарыдала. Катька моя, Катька, что же он делал с тобой, если ты даже

плачешь беззвучно?

Я встала, обняла ее, и она долго плакала, поскуливая, как собака, пока совершенно не

обессилела. Только сидела и вздрагивала, и казалась совершенно истощенной.

- Прости, Мариш, - а я сжала кулаки. Вот сейчас, если б каким-то чудом воскресший

Симонов вошел в гостиную, я бы его убила. Растерзала бы. Катька трясущимися руками

вставляла в мундштук сигарету, а я достала свои, и мы закурили.

- Плохие привычки у нас общие, - хрипло сказала она и засмеялась. Я улыбнулась мрачно, ненавидя и этот дом, и понимая, что вряд ли засну сегодня.

- Тебе надо выпить, Кать, - предложила я, оглядывая гостиную. – Где тут можно разжиться