Королевская тайна

Молчание Стивена удивило меня. Должно быть, мальчик ошеломлен моим неожиданным заявлением. Мысль о том, чтобы дать ему свободу, не покидала меня весь день и весь вечер, хотя понадобилось несколько бутылок вина, чтобы я перешел от размышлений к действиям. Когда мы стояли у аптеки господина Трамбалла на Кок-лейн, на меня вдруг снизошло озарение: а что, если Стивен вовсе не желает быть моим рабом? Раньше мне и в голову не приходило задаться этим вопросом. Как хозяин я проявил себя исключительно с хорошей стороны, рассуждал я. Но в любом случае что может быть благороднее, чем подарить человеку свободу? За два года Стивен ни разу не давал мне поводов для недовольства. К тому же я и сейчас относился к мальчику как к слуге, а не как к рабу. Единственное изменение, которое повлечет за собой новый статус Стивена, – я должен буду ему платить, но жалованье мальчика-слуги – сущие гроши.

– Сейчас я составлю документ, который дарует тебе свободу, – торжественно объявил я. – Вот эти бумаги подтверждают мое право собственности, но я их аннулирую и таким образом откажусь от любых притязаний на тебя.

Воодушевленный собственным великодушием, я сел и выписал свидетельство, дающее Стивену полную свободу. Поставив на документе размашистую подпись, я велел Сэму и Маргарет тоже подойти к столу.

– Вы будете свидетелями. Распишитесь или поставьте здесь какой-нибудь знак.

Я развернул лист и пододвинул его к супругам. Первой взялась за перо Маргарет. Она умела довольно ловко писать свое имя и много других слов. А Сэм вместо подписи начертил крестик, забрызгав бумагу чернилами, а под ним его жена неровными печатными буквами вывела: «СЭМЮЭЛ УИЗЕРДИН».

Все это время мой лакей стоял молча. Стивен почти сливался с темнотой. После завершения официальной процедуры я подозвал мальчика и вручил ему бумаги.

– Готово, – произнес я, откинувшись на спинку стула. – Отныне ты такой же свободный человек, как и любой англичанин.

Стивен взял документы, отвесил поклон и, пятясь, отступил на три шага, будто перед ним его величество король Англии. Меня озадачивало то, что мальчик не спешил выражать мне благодарность. Более того, его молчание меня раздражало. И почему Уизердины застыли, как два столба? Слуги не сводили с меня глаз. Их силуэты подрагивали в сиянии двух свечей.

– Уходите, – приказал я. – Все трое.

Согревающий эффект от вина и собственного благородства пропал. Остались только холод и усталость. Я скучал по Кэт.

Глава 28

Хуже всего, что Марии некому было довериться.

В прежние времена, когда все они жили на Флит-стрит, в доме под знаком арапчонка, Мария заключила с Ханной своего рода союз; по крайней мере, тогда их объединяла ненависть к тирану и самодуру Эбботу.

«Ну до чего же несправедливо!» – думала девочка. Казалось бы, теперь, когда от Эббота остались лишь воспоминания, всем бедам должен прийти конец, а вместо этого Мария стала еще несчастнее, чем раньше, – сейчас она жила в постоянном страхе.

Да, в доме господина Фэншоу пища вкуснее, одежда красивее, а постель мягче, чем в квартире у Эббота. Но здесь Мария вздрагивала от каждой тени, боясь, что к ней подбирается Ханна, или констебль, или судья. Как человек, расчесывающий коросту, Мария не давала своему страху пройти: один раз она спросила дядю ван Рибика, знает ли он, где вешают колдуний, но тот лишь пожал плечами и посоветовал Марии не терять время понапрасну: ведь оно дар Божий, а значит, им надо дорожить и распоряжаться с умом, а не растрачивать на бесцельные размышления и глупые вопросы.

Это было еще до прошлой пятницы, когда Мария ждала Ханну в садовом павильоне, а служанка так и не пришла. Девочка слышала, как в темноте дядя беседовал с неким мужчиной, отличавшимся грубым, простонародным выговором. Они собирались посадить какого-то человека в вольер ко льву, чтобы развязать ему язык. С тех пор Мария с дядей не общалась, да особо этого и не хотела. К ее облегчению, после той ночи ван Рибик на Слотер-стрит более не приходил.

Наступил вторник, и Мария позволила себе надеяться, что дядя опять уехал обратно в Амстердам или еще дальше. Ни дед, ни мать о нем не упоминали.

Тем утром мать отдала Марии выстиранный и отглаженный платок – тот самый, бордовый. В воскресенье один незнакомый джентльмен сказал, что именно так называется этот цвет.

– Так и быть, забирай, – проговорила госпожа Эббот. – Но если за ним вдруг придет хозяин, вернешь. Должно быть, это платок джентльмена, причем очень неаккуратного. Видишь, угол прожжен? Вот что бывает, когда курят проклятый табак. А кружево с одной стороны так сильно порвано, что его уже не починить.

– Спасибо, мадам.

– До чего ты бледная, – произнесла мать обвиняющим тоном, когда Мария разглядывала платок, гадая, кому он принадлежал. – Ты что с собой сделала?

– Ничего.

– Почему у тебя нет аппетита? Вчера ты почти ничего не съела. Господь не для того дает тебе хлеб насущный, чтобы он пропадал зря. Мы должны ценить Его дары, а не отвергать их.

Дочь опустила голову:

– Простите, матушка. Я была не голодна.