Корсар

Занимается боцман не только снабжением всего полка, но и обмундированием вновь прибывших. Поскольку мой полк считается кавалерийским, набирают в него не крестьян, а дворян, подьячих и сыновей священников, которых, не умеющих ни читать, ни писать, развелось, по мнению Петра Первого, слишком много. Его потребительское отношение к религии меня радует. Наверное, он тоже атеист, но скрывает пока. Правителю положено быть верующим, иначе рассыпается модная ныне установка «Чья власть, того и вера». Каждому из новобранцев выдали из казны четыре рубля на обмундирование. Деньги немалые, должно хватить с лихвой на шапку со шлыком, черную епанчу (безрукавный круглый плащ с капюшоном), черный галстук, синий (это в русской армии цвет всех драгунов) венгерский кафтан с красной оторочкой вместо воротника, такого же цвета подбоем и черными (сперва хотел выбрать белые, чтобы были мои цвета, но догадался, что быстро превратятся в черные) обшлагами, кожаные перчатки, красные камзол и штаны, синие чулки, тупоносые туфли с бронзовой пряжкой-застежкой и сапоги-ботфорты с железными шпорами, покрашенными в желтый цвет. Поверх кафтана надевались крест-накрест две перевязи, на одной из которых висела лядунка с порохом для затравки, а на другой — фузея. Палаш или саблю носили на поясной портупее. Впрочем, оружие получали в полку, как и громоздкое немецкое седло, переметные сумы и топор, или кирку, или лопату. Да и большую часть формы получали у полкового интенданта в долг под жалованье, потому что ни один из новобранцев не имел полного комплекта нужного обмундирования.

Чего не скажешь об офицерах. У этих было все, как положено, особенно то, что отличало от солдат, которыми многие были недавно: пуговицы кафтана позолоченные, портупеи оторочены золотыми галунами, шпоры бронзовые, надраенные до блеска, перчатки с раструбами и — самое главное и бесполезное — «офицерский знак», горжет, железный воротник для защиты шеи и горла, сохранившийся с рыцарских времен. Полный комплект лат таскать тяжело, но малую часть их, чтобы все видели, что человек благородный, а не хухры-мухры, оставили. Само собой, в небоевой обстановке офицеры носили шпаги вместо палашей. Слава богу, драгунским офицерам не положены были, как пехотным, партазаны — алебарды длиной метра два, с черным древком и орлом или андреевским крестом сверху.

Мой дом уже построили. Это пятистенка наподобие той, в какой я встречался с Петром Первым, только вместо русской печи в каждой комнате по грубке. Я живу в светелке. Здесь стоит широкая кровать, стол, табурет, две лавки, шкаф и буфет, изготовленные по моему заказу, и два сундука, большой и средний, привезенные с моего судна. В большом лежит спасательный жилет. В отличие от предыдущих, этот начинен не столько монетами, сколько драгоценными камнями, чтобы по весу не догадались, что не так уж он и дешев, как кажется. В меньшем сундуке лежат деньги разных стран и навигационные карты и приборы. Я еще не расстался с мыслью удрать из России. Как у каждого русского, у меня врожденное желание жить за границей, и даже после того, как перебираешься в другую страну, желание остается. Капитану Хендрику Пельту переданы инструкции на этот счет. Шхуна должна будет весной и осенью постоянно ходить на Нарву, благо во Франции моим судам сейчас делать нечего. В Западной Европе очередная война — Людовик Четырнадцатый при поддержке Испании бьется пока с Римской империей за то, чтобы на испанском престоле сидел его внук. Подозреваю, что скоро подключатся Англия с Голландией, и французские корсары опять будут в деле. Захватят мои суда и отпустят только после разбирательства в суде, которое может продлиться несколько месяцев. Также капитану даны инструкции, что привозить в следующем году, и приказано отменить аренду моего дома в Лондоне, продать находящееся в нем имущество и отдать эти деньги Алисе Грей с пожеланием найти с их помощью идеального мужа, которые встречаются только в Англии, причем в несчетном количестве. В углу светелки у двери стоит бочка с мальвазией. В любом другом месте содержимое ее уменьшается с утроенной скоростью. Виновники ускорения живут в проходной комнате. Это слуга Энрике и мой адъютант и по совместительству соглядатай и стукач в чине поручика Мефодий Поленов — молодой человек девятнадцати лет, четыре года прослуживший в Семеновском полку. До поступления в мой полк был солдатом. Он высокого роста, белобрыс, конопат и кажется малехо придурочным, но, как и положено человеку, у которого одно полушарие не дружит с другим или оба — с мозгами большинства окружающих, парень себе на уме.

— Приставили ко мне, чтобы не сбежал? — первым делом поинтересовался я, когда он доложил, кто такой и зачем прибыл.

— Никак нет, господин полковник! — бодро рявкнул Мефодий Поленов, вперившись в меня честными голубыми глазами, в которых интеллект не рассмотришь даже с помощью микроскопа.

— Когда будешь писать доносы, уточняй у меня непонятные моменты, чтобы не вышло недоразумение, а то одного из нас повесят, особенно тебя, — предложил я.