Кошки-мышки

– Мистер Вильсон собирался назвать свою книгу «Автобиография Гомера Пека»! – воскликнула я. – Кто такой этот Гомер Пек?!

– Сейчас узнаешь. – Эд издал натужный смешок, от которого у меня внутри все содрогнулось.

«Двадцать три года назад в захудалом аризонском санатории…» Я никак не могла сосредоточиться. Двадцать три года – это так давно, Аризона – так далеко… «В захудалом аризонском санатории умирал молодой человек». Я прочла еще несколько предложений и подняла глаза на белые гипсовые руки на черном бархате гардин. Черно-белая гамма, стальные трубы, оставленные на виду электрические провода делали комнату похожей на камеру пыток, от резких цветовых контрастов у меня кружилась голова, словно от корабельной качки. «…Тридцать лет он радовался жизни и вот теперь с нескрываемым страхом смотрел в глаза смерти».

Дверь распахнулась, и вошел мой отец. Я обрадовалась ему – могучему и доброму человеку, который в детстве подбрасывал меня высоко-высоко, и так хорошо было ощущать себя маленькой и чувствовать его сильные ладони под мышками.

– Похоже, ты успокоилась. Тебе лучше? – Тут он заметил рукопись и подошел ближе. – Что это?

Эд склонился ко мне.

– Элеанор, ты позволишь? – И он с таким же поклоном вручил рукопись отцу.

Его издевательская учтивость смотрелась очень нелепо. Бунтарство не вязалось с его образом, гораздо привычней было видеть Эда Манна пресмыкающимся.

У отца была дальнозоркость, но очков он принципиально не носил, так что стал читать рукопись, держа ее на расстоянии вытянутой руки. Эд следил за ним полными злобы глазами.

– Где ты это взял?

– А благодарность? Не хочешь ли сказать мне «спасибо», что я добыл это для тебя?

Эд демонстративно закурил. Прежде он никогда не позволял себе этого в присутствии отца. Теперь ему, видимо, было плевать на одобрение Нобла Барклая.

– Между прочим, я жду вознаграждения.

Отец стоял уронив плечи. В его глазах был упрек, но направленный не на вероломного помощника. На стене напротив висело зеркало, и в нем отражался ссутулившийся, побежденный Нобл Барклай. Эд забрал у него рукопись, и отец покорно отдал ее.

– В чем дело? – спросила я. – Почему ты испугался? Кто такой Гомер Пек?

– Так что там с тем обещанием? – Эд держал желтые страницы перед собой как щит, и это явно придавало ему смелости, он чувствовал себя равным Ноблу Барклаю. – Если я получу то, что желаю, ты получишь возможность сжечь рукопись.

– Зачем? – снова вмешалась я. – Зачем ее жечь? Что в ней?

Никто не обращал на меня внимания, с тем же успехом я могла бы выкрикивать свои вопросы в пустоту.

С папиного лица не сходили краски, его волосы блестели серебром на фоне черных гардин, но при этом он был сейчас похож не на живого человека, а на тщательно раскрашенную восковую фигуру в витрине.

– Она считает меня вульгарным. – Эд пошуршал желтыми страницами. – Говорит, что я дурно пахну и все от меня шарахаются. Я хочу, чтобы она изменила свое мнение. Заставь ее, а не то…

– А я-то тут при чем? – Я шагнула к Эду и посмотрела в его налитые кровью глаза. – Если ты думаешь, что шантажом заставишь отца принуждать меня к браку с тобой, ты…

Папа отодвинул меня в сторону.

– Я разберусь, – бросил он мне и обратился к Эду мягким, успокаивающим тоном: – Давай не будем себя обманывать. В нашей с тобой игре большие ставки, парень. Ну кому станет хорошо, если бизнес прогорит? Кто еще будет платить тебе двадцать пять тысяч в год?

Эд медленно облизнул губы.

– У меня есть некоторые планы на этот счет.

Отец кивнул на рукопись.

– Ты прав, сынок, я дал тебе обещание. И я человек слова.

Эд подошел ко мне. От запахов мятных пастилок и одеколона на меня накатила дурнота. Силуэт Эда на фоне светящей ему в спину лампы показался мне зловещим и эфемерным, как призрак будущего, пророчество о моих грядущих днях.

– Нет! – закричала я. – Откажи ему, папа!

Отец предостерегающе покачал головой. Мне нельзя было отвергать Эда Манна, нельзя допускать в его адрес оскорблений и насмешек. Эд представлял опасность, он что-то знал – какой-то секрет, который был известен и мистеру Вильсону, какую-то шокирующую правду, которая могла уничтожить Нобла Барклая. Это было ясно как день. Очевидно, исповедь, с которой он начал свою книгу, содержала не полный перечень его старых грехов. В его прошлом еще осталось какое-то тайное несчастье, погребенный скандал, тщательно скрытый позор, который апостол Правды не мог явить своим верным последователям. Спрятанная правда, гниющая язва, открытая рана, не очищенная жгучим антисептиком признания. Мой отец был рабом тайны, и мне тоже предстояло стать ее пленницей, скованной кандалами чужой вины.

Отец мягко подтолкнул меня к Эду, приподнял пальцем мой подбородок и заглянул мне в глаза.

– Девочка моя. – Его голос звучал огорченно, словно упрямое дитя расстроило его непослушанием. – Родная, моя любимая дочь не предаст своего отца.