Кошки-мышки

Я отвернулась. Эти раболепные причитания были мне омерзительны. Да и на отца зрелище человеческой деградации Эда повлияло не больше, чем его скорбные мольбы.

– Выворачивай карманы. – Отец требовательно протянул руку. – Давай мне все документы.

– Зачем?

– Не будь идиотом. А если тебя остановит полиция? Поживей!

Нехотя, как сокровища, Эд передал отцу кожаный бумажник, записную книжку, несколько писем. Отцу это показалось мало. Он сам обыскал карманы Эда, забрал брелок с ключами, украшенный монограммой портсигар и карточку массажного салона на Кони-Айленд, дающую право на четыре получасовых сеанса.

– Где рукопись?

– Там. – Эд махнул рукой в сторону журнального столика из черного дерева.

– Не тяни время, давай сюда!

– У меня ее нет!

– Хватит врать! Я не позволю тебе ее унести – а вдруг тебя с ней поймают?!

Эд недоуменно огляделся.

– Я ее на стол положил… Вон там она была…

– Давай сюда! Не пытайся меня одурачить!

Эд был ошеломлен. Потеряв терпение, отец ударил его. В полнейшем шоке, Эд заскулил и попятился. Отец нанес еще один удар.

Я вжалась в стальную спинку стула, вцепилась в черные веревки сиденья. Впервые в жизни я видела настоящую драку. Обычно зрелище жестокости и насилия отталкивало меня, но сейчас я упоенно смотрела во все глаза. Я ликовала, глядя, как отец бьет Эда все чаще и сильнее. Во мне проснулось нечто свирепое, сердце восторженно колотилось, меня охватил горячий экстаз мести. Думаю, я получала от этой драки не меньше удовольствия, чем отец.

Эд заслуживал наказания. Он убил двух человек, двух моих друзей, от его действий пострадали многие другие – беззащитные стенографистки, клерки и рассыльные, он делал им гадости, просто чтобы продемонстрировать свою власть. Я считаю, что унижение человека – это маленькое убийство, и если так, то Уоррен Вильсон был далеко не первой жертвой Эда Манна. Но вправе ли я его осуждать? Он ведь приспешник, надсмотрщик, верный слуга, пожертвовавший своей человечностью во благо нашей семьи. Раз мой отец пожинал плоды его деяний и наслаждался властью, значит, и я пользовалась благами его лакейской жестокости.

Раболепство – глубоко укореняющаяся привычка. Эд почти не защищался от ярости хозяина и толком не бил в ответ. Вскоре он упал, как манекен.

В дверь позвонили. Отец и ухом не повел. Встав на колени рядом с Эдом, он ощупывал подкладку его пальто, поискал рукопись у него под рубашкой. Эд лежал на ковре с лицом цементного цвета, обмякший и бесхребетный.

Звонок повторился.

– Открой дверь, Элеанор. Кто бы там ни пришел, задержи их подольше.

Слуги проснулись – я слышала голоса и шаги на кухне. Глория что-то крикнула с лестницы. Я открыла дверь и увидела Джонни. Не помню, что я почувствовала, и сказала ли ему хоть слово, прежде чем упасть в обморок. Помню лишь темноту и внезапный резкий свет, его сильные руки и встревоженный голос: «Что с тобой, маленькая?»

А со мной все было хорошо – я снова оказалась в мире живых людей, и Джонни был со мной, и все тут же стало настоящим и правильным. Глория спустилась на полпролета и требовала ответа, почему никто не открывал дверь. Харди в черном халате и белом шелковом шарфе выскочил из столовой.

Из кабинета появился отец.

– Простите, что разбудили вас, идите спать, – сказал он Харди и крикнул Глории: – Это настойчивый поклонник Элеанор, явился за ней в такой поздний час. Засыпай, любимая.

И, к моему изумлению, он повел нас прямиком в кабинет. Я думала, в этих обстоятельствах он не захочет, чтобы Джонни видел Эда.

Но кабинет был пуст.

– Садитесь поудобней. – Папа обращался с Джонни как с дорогим гостем.

– Простите, что побеспокоил. Я подумал, что Элеанор может быть потрясена новостью, и решил ее проведать. Можно я закурю?

– Конечно, конечно, чувствуйте себя как дома. А почему вы решили, что Элеанор будет потрясена? Она расторгла помолвку с Манном больше года назад.

– О… – только и произнес Джонни.

Этим вечером было сделано много шокирующих открытий, но ничто не вызвало у меня такой стыд, как лицо Джонни, когда он узнал, кто был моим женихом. Он долго молчал, доставая портсигар и неспешно закуривая.

– Все равно, – наконец произнес он ровным голосом. – Для Элеанор это наверняка было потрясением. Шутка ли, человек из ближайшего окружения ее отца убил ее подругу! А Вильсона тоже он застрелил?

Уверенной походкой отец прошел к своему рабочему столу и сел в кресло, глядя на нас с начальственного места как на просителей.

– Почему вы так решили, юноша?

– У меня были на то серьезные основания.

– Серьезные основания или ваши домыслы? – Отец напоминал сейчас холеного бизнесмена с какой-нибудь журнальной рекламы. – И вы, наверное, поделились этими домыслами со своими друзьями из полиции, от которых получали все эти прекрасные материалы для «Правды и преступления».

Рука Джонни замерла над хрустальной пепельницей. Некоторое время он молча рассматривал изящную вещицу, потом отвел сигарету в сторону и стряхнул пепел на ковер.

– Ну что вы, мистер Барклай. Я не располагал для этого доказательствами.