Кошки-мышки

В тысяча девятьсот семнадцатом году, когда все годные к военной службе молодые люди шли под призыв, Барклай уже так низко пал в своем пьянстве, что в армию его не взяли. От потрясения и стыда он даже на некоторое время пришел в чувство. Свой позор он прикрывал тем, что якобы оказывает стране более важную службу, чем солдаты на поле боя. Для обеления репутации – а также ради денег, которые на военных фабриках платили весьма щедро, – он устроился на работу, которую прежде посчитал бы для себя недостойной. В числе его талантов не последним было умение поверить в собственную ложь, и очень скоро Барклай уже искренне считал, что своим трудом приносит большую жертву, чем ребята в окопах.

С таким отношением к себе и жизни он даже смог найти себе жену – красивую идеалистичную девушку из хорошей семьи. Родственники одобрили происхождение и внешность жениха и удовлетворились его объяснением про секретную службу во благо нации. Свадьба была дорогой и пышной, шампанское лилось рекой. На этом Барклай и погорел. Он не пил шесть месяцев и подумал, что будет лучше поднять бокал за невесту, чем признаться в своей пагубной страсти. Бокал пришлось поднимать неоднократно, и, выпив со всеми престарелыми родственниками, жених чуть не опозорился, приударив за грудастой подружкой невесты.

Мэри Элеанор была девушкой скромной. О своей первой брачной ночи она никому не рассказывала, но в спальне явно произошло что-то ужасное, потому что на следующий день молодая жена Нобла Барклая стала другим человеком. Ее восторженное обожание в адрес супруга сменилось обреченным принятием. Какое-то время она лгала родителям, скрывая, что муж почти всегда пьян. Однако вскоре правда раскрылась, семья узнала, что нет никакой важной секретной службы и работает Барклай на самом деле за станком рядом с необразованными итальянцами, поляками и чехами.

К новому году, ко всеобщей радости, был принят «сухой закон». Барклай увидел в этом свое спасение и отпраздновал событие вместе с семьей жены. Пили лимонад – ради блага непутевого зятя родители пожертвовали старым портвейном. Барклай продержался в трезвости год. Потом его выперли с работы, он не сразу смог найти другую и стал искать утешения в подпольном баре. Выпивка становилась хуже и дороже, однако это его не останавливало – наоборот, он с каким-то мстительным удовольствием спускал деньги жены на плохой джин.

Во время беременности Мэри Элеанор была избавлена от притязаний мужа, но одной майской ночью, когда их дочери было три месяца, Барклай потребовал от жены исполнения супружеского долга. Тут Мари Элеанор утратила все свое смирение и превратилась в тигрицу. Это была не ссора, это была полноценная драка, закончившаяся тем, что Барклай избил жену и взял ее силой. Когда он уходил, она скорчилась на полу в приступе истерического смеха, и этот безумный хохот преследовал Барклая до самого подвала, куда он отправился заливать тоску.

Четыре дня спустя его нашли мертвецки пьяным в комнате у разъяренной проститутки, привели в чувство и сообщили, что жена покончила с собой. Родственники не пустили его на похороны, закрыли для него свои двери и при случайной встрече спешили перейти на другую сторону улицы. Следующие два года Барклай провел за непостоянной работой и в непрерывном пьянстве. Ему нравилось издеваться над своей почтенной тещей – он звонил ей в дверь среди ночи, заваливался в ее элегантную гостиную в компании проституток и раз в полгода устраивал очередной скандал, пытаясь отсудить себе право опеки над дочерью. В сентябре тысяча девятьсот двадцать третьего его обнаружили спящим на ступенях капитолия штата Иллинойс, и это стало для родственников последней каплей. Как только он оправился от пневмонии, его немедленно сослали в Аризону.

Врачи в санатории были меньше заинтересованы в лечении пациентов, нежели в том, чтобы койки не пустовали. Барклай пошел на поправку слишком быстро, чтобы считаться для санатория хорошей инвестицией, так что ему вскоре выписали ежедневную дозу самогона и с чистой совестью продолжили слать родственникам счета за проживание, питание, лечение и дополнительные расходы. Так и довели бы его до цирроза печени, если бы не Гомер Пек.

Пек избрал Барклая своим подопытным кроликом. Молодой человек был одинок и всеми покинут, его снедало чувство вины, и он с благодарностью отзывался на доброе слово. Пек рассказал ему о своем новом методе, прочел ему выдержки из книги. В полумраке комнаты, где свет пустынного солнца еле пробивался сквозь плотные занавески, а тишина была почти осязаемой, Барклай лежал на койке Пека и повторял мантру. Наконец его могучее тело начало сотрясаться в конвульсиях, губы искривились, и он принялся изливать тайны своей несчастной души.