Кошки-мышки

Тайны были грязными и жалкими в своей заурядности – как то, что мальчишки пишут на заборах. Нормальные мальчишки на нормальном этапе взросления. Но мать Барклая не зря дала ему имя Нобл – она ожидала, что ее сын, благородный и чистый, будет выше искушений плоти. Со стен детской на него смотрели портреты Исаака Уоттса и Эдварда Берн-Джонса, мать читала ему «Королевские идиллии» Теннисона и говорила, что похоть – самый отвратительный из грехов.

Физическую близость она называла «скотским делом».

Потом мальчик достиг пубертата и с завистью слушал хвастовство сверстников в переулке. Он был высоченный, мускулистый, неуклюжий и застенчивый, как девица. До восемнадцати лет, к немалым своим страданиям, он оставался девственником, и долгожданный первый опыт убедил его в том, что мать была права – дело это скотское. Открытие ничуть не охладило ему кровь, и он пришел к выводу, что положение его похоже на историю о докторе Джекилле и мистере Хайде, только мечется он между скотством и чистотой. На первом году учебы в колледже Нобл познакомился с алкоголем.

Четыре колледжа вышвырнули его вон. Дартмут он успел покинуть непосредственно перед тем, как за ним явился шериф, чтобы арестовать по обвинению в изнасиловании – по иронии судьбы, истица была всем известной проституткой. Все это могло стать искрометнейшей комедией, когда бы не было так трагично. Здоровенный самодовольный донжуан, до того красивый, что женщины на улице с тоской смотрели ему вслед, знал о любви меньше, чем викторианская барышня. Считая близость скотством, он и вел себя как скот. Элементарные правила сексуальной гигиены были ему неизвестны, занятия по психологии он неизменно прогуливал и не мог даже на скелет взглянуть, не краснея.

Словом, требовалось чудо. Барклай был настолько убежден в порочности своей натуры, что просто объяснить ему причины его поведения было бы недостаточно. Зато в его случае как нельзя лучше годился метод Пека – философия понимания себя, аккуратная и нетребовательная религия, не утруждающая себя идеей бога.

И метод сработал. В комнате Барклая начали копиться нетронутые бутылки. Без помощи алкоголя Барклай уложил в постель чувственную и толковую медсестру, которая была только рада послужить интимной наставницей такому привлекательному пациенту.

Благодарность Нобла Барклая не знала границ. В то время никакая жертва не показалась бы ему слишком большой для выражения своей преданности новому другу. Уже после выздоровления он долго жил в санатории, просто чтобы оставаться рядом с Пеком, и ждал ответа от издателей с нетерпением не меньшим, чем сам автор «Признания и внушения». Он всем сердцем верил в придуманную Пеком философию и не сомневался, что мир примет ее как откровение.

Наконец терпение Пека лопнуло. Он беспардонно позвонил прямо в нью-йоркский пансион. Та же хозяйка, которая вымела из камина пепел великой книги, сообщила Гомеру, что искомая девушка вышла замуж и отправилась в Париж, где таким, как она, самое место. Известие стало для Пека ударом. Он никогда не требовал от девушки хранить ему верность, но все же верил ее любовным клятвам и теперь был неприятно поражен возмутительной безответственностью, с которой она отнеслась к его труду.

В трудную минуту на помощь ему пришел верный последователь. Неделю спустя Нобл Барклай выехал в Нью-Йорк с двумя сотнями долларов от Пека и сделанным под копирку вторым – и последним – экземпляром рукописи.

3

В поезд на восток Барклай садился с намерением найти для Пека издателя, заключить контракт на выгодных условиях и как можно шире распространить весть о целительной философии. В благодарность за свое спасение он вызвался стать представителем автора и лишь оскорбленно поморщился, когда Пек предложил ему за это процент.

Как и положено неофиту, Барклай горел желанием нести свет веры в массы. Была весна, и поезд вез на восток множество болезных, в течение зимы поправлявших здоровье в теплом климате. Пока мужчины в курительной комнате хвастались курортными похождениями, дамы в обзорном вагоне жаловались друг другу на свои болячки.

Барклай нашел благодарную аудиторию для проповедей. Он умел расположить к себе женщин. Даже до его волшебного преображения они заглядывались на него на улицах, теперь же, когда он был здоров и бодр, с позолоченной солнцем кожей и посеребренными сединой кудрями, он мог завоевать самое неприступное сердце одним взмахом ресниц. «Если бы кто другой позволил себе говорить со мной так нескромно, я бы кричала «караул!», – признавалась несколькими годами спустя мисс Ханна Майердорф. – Однако Нобл Барклай напоминал скорее проповедника, нежели искателя приключений. Он рассказал нам свою жуткую, жуткую историю, не скрывая ничего, и все мы были очень тронуты. Некоторые дамы в ответ поделились такими деталями своей жизни, какие принято охранять более ревностно, нежели масоны хранят секреты ложи».