Коварный искуситель

Ее лицо покраснело, дыхание сделалось неровным, а Лахлан терся об нее все интенсивнее, раздувая ее огонь. А ей хотелось большего. Она выгнула спину дугой, чувствуя, что незнакомое ощущение грозит накрыть ее с головой. Она взлетала ввысь, к звездам, парящим высоко над головой.

Белла не понимала, почему из груди вырываются тихие стоны, не узнавала собственный голос.

Тем временем губы Лахлана переместились на ее шею, прочертили дорожку вниз, к ложбинке между грудями. Восхитительно! Колючая щетина его подбородка щекотала нежную кожу, порождая огненные сполохи. Лахлан тоже хрипло стонал, точно от боли… Белла хватала ртом воздух, но вдруг застыла, вздрогнула и в следующее мгновение взлетела в запредельные выси, испытав доселе неизведанные ощущения.

Рассыпавшись на тысячу ослепительных искр сияющего пламени, она закричала.

Лахлан совершенно забыл, что она прижата спиной к стволу дерева, что Бойд и Сетон в любую минуту могут вернуться из деревни, куда ушли добывать лошадей, он утратил способность думать в то мгновение, когда коснулся губ этой женщины. И всякая надежда на то, что можно помедлить, соблюсти хоть видимость самообладания, улетучилась, когда она начала отвечать. Это ли не доказательство, что она тоже сгорает от желания? Когда он услышал ее тихие стоны, а потом крики наслаждения, почувствовал сладкие судороги, зная, что это благодаря ему она дошла до вершины… он утратил рассудок и мог думать лишь о том, чтобы войти в нее, взять, сделать своей.

Но он слишком долго терпел, чтобы справиться с собой и оттянуть неизбежное. В следующий раз. В следующий раз он не будет торопиться. В следующий раз он даст ей время подготовиться. В следующий раз распробует каждый дюйм ее тела, но сейчас ему здорово повезет, если успеет избавиться от штанов до того, как изольется.

Едва она затихла, обмякнув от столь желанного освобождения, как он снова стал ее целовать, но уже выпустив из тесного заключения своего дружка. Прохладный ночной воздух принес благословенное облегчение разгоряченной плоти, ставшей до боли чувствительной и твердой, готовой взорваться, только тронь.

Он не успел даже прикоснуться к ней: боялся, что одного прикосновения к этой нежной шелковистой розовой плоти, истекающей соком в доказательство ее желания, хватит, чтобы утопить его в водовороте, из которого ему не вырваться на свободу. Он потянул вниз слишком широкие для Беллы штаны, обнажая бедра, и приподнял ее ягодицы, устраиваясь между ног. Тронув осторожно средоточие ее страсти, застонал, ощутив теплую влагу. Это было восхитительно. Тело пронзила жестокая судорога, сжимая растущее напряжение, молотом бившее в основание позвоночника. Боже, как он хотел вонзиться в нее, глубоко-глубоко. Нет, он не мог больше ждать. Сунув ладонь ей под спину, чтобы защитить от грубой древесной коры, он наконец ворвался в нее с торжеством обладателя. О боже! Как хорошо. Никогда еще ему не было так хорошо!

Она удивленно ахнула, на мгновение открыв глаза. Он же не отпускал ее взгляд, стиснув зубы до скрипа, и, не в силах произнести хоть слово, вонзался в нее и вонзался, словно юнец со своей первой в жизни женщиной. За него говорили глаза. Они впивались в Беллу со всей яростью переживаний, которые бушевали в нем и которых Лахлан не понимал, только чувствовал, что от них сжимается сердце и в груди растет что-то теплое и нежное. Пусть бы это мгновение длилось вечно! Но он слишком долго ждал, слишком сильно ее хотел.

Они удивительно подходили друг другу, как рука и перчатка, и он с удовольствием шевельнулся у нее внутри, прежде чем опять ринуться в атаку.

Чтобы хоть немного отвлечься и замедлить процесс, он поцеловал ее, но это не помогло: желание было нестерпимым настолько, что он терял рассудок.

Ему хотелось погрузить пальцы в ее волосы, насладиться их шелковистой мягкостью, но Белла заплела их в косу на макушке, чтобы спрятать под шапку.

Она обвила его шею руками, отвечая на поцелуй с той же страстью и готовностью. Его уже трясло, мускулы дрожали от невыносимой муки: сдержаться во что бы то ни стало, – но он не мог, это было сильнее его. И он сдался…

– О боже, все, не могу, – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Простите… слишком долго…

И он дал себе волю, раз за разом вонзаясь в ее глубину с громким рыком чистого наслаждения: ошеломительного, всеобъемлющего – такого он не испытывал никогда. Мозг заволокло черной пеленой, когда Лахлана накрыло волной небывалых доселе ощущений. Казалось, им не будет конца.

Он медленно приходил в себя, не вполне уверенный, что дышит, что его сердце еще может биться.

О боже! Непонятно, как он сам мог держаться на ногах, не говоря уж о том, чтобы поддерживать Беллу. Но и отпустить ее он был не в состоянии. Разорвать эту невероятную связь? Ни за что, хотя, видит Бог, все закончилось слишком быстро. Лахлан поморщился: даже неопытным мальчишкой он владел собой куда лучше.

Чуть отстранившись, он заглянул ей в глаза: томная дымка все еще туманила ее взгляд, и это тоже было восхитительно.

– Господи, Белла! Простите.