Крах Атласа

– Прошу вас, мисс Уэссекс, – проговорил, уже не скрывая покровительственного тона, Нотазай, – передайте отцу, что, если он желает изменить курс расследования, я готов переговорить с ним в любое время. Вас же я больше не смею задерживать, – добавил он, бросив красноречивый взгляд на предназначенные для посещения Аскота предметы ее гардероба. В их число входила шляпка, которую Иден сочла очаровательной в салоне, а теперь ненавидела.

Сядь, девочка. Наслаждайся своими перьями и побрякушками, трахни секретаря папочки – просто чтобы посмотреть, заметит ли он, есть ли ему до этого дело. О, так мужчина разбил твое глупое, суицидальное сердце тем, что ему не хватило достоинства поднять шум из-за твоей измены? Милая, он просто тебя не любил. Неужто ты такая безнадежная дурочка? В общем, он персона важная, а ты совсем нет, так что иди играй с лошадками в компании других глупышек в дурацких шляпках. Беги уже, золотко, не стой.

– Вам не приходило в голову, – закипая, начала Иден, – что цели эмпата никак не пересекаются с целями корпорации «Нова»? Политики, на которых он якобы влияет, связаны с личными свободами и правами человека, – с тем, что у него, как у человека, и так есть, – а не с тем, что хоть как-то выгодно его семье? Так, может, лучше следить за натуралистом? – презрительно сказала Иден. – Если только вы не считаете, будто эмпат жаждет какого-то антиутопического мирового господства, которого мог бы куда быстрее достичь, сидя в конференц-зале «Нова».

Она больше не владела вниманием Нотазая, это было видно. Он улыбался, явно демонстрируя, что упустил нить ее рассуждений.

– Разумеется, мы продолжим наблюдать за натуралистом. У местных властей есть досье на всех шестерых посвященных. О, и да, кстати, я полагаю, уместны будут поздравления, – добавил Нотазай, опуская взгляд на ее руку.

Твою мать!

– Я не помолвлена, – отрезала Иден. – Это все сраный таблоид! – Который, как и всякий другой таблоид, видел лишь то, что она сама демонстрировала. Богатая наследница, идущая в гору, развлекается с симпатичным мужчиной, полагая, будто это и есть власть.

Но что вообще такое власть, если к Иден никто прислушивается? Ее фотографируют и платят за это, публикуют снимки на ее условиях, но образом, который в итоге получается, она не может пользоваться. Получается, не так уж и важно, как остры ее зубы и как умело она скрывает сердечные раны?

Опасность исходила от телепата. Иден это знала, видела знаки грядущего рока, интерпретируя их с той же кристально чистой ясностью, с какой манипулировала заголовками еще с тех пор, как округлилась в свои двенадцать. Они с Парисой Камали почти наверняка пользовались одним и тем же набором навыков, а это значит, что надо забыть про Каллума Нову, забыть про Атласа Блэйкли, забыть про влиятельных мужчин, пораженных одинаковыми слабостями. Париса Камали скомпрометировала Нотазая, но как? У Иден случалось много интрижек, и она понимала, как дешево продаются мужчины вроде него.

Даже у ее отца были пороки. Он хотел вечной жизни, как и всякий богач. Банального возвышения над другими, за которое заплатил бы любую цену. Что могло стать эквивалентом этому только для Нотазая, которого, казалось, интересовало лишь то, чем владел Атлас Блэйкли?

Не то чтобы это было важно. Мир на самом деле не такой уж несправедливый. Всего на свете не завоевать. Как-нибудь и Тристан переживет разрыв, ощутит ту же горечь и боль в груди, какую переживает Иден. Пусть мужчины играют в свои обреченные фантазии.

А как попросят лишнего – откроют для себя бесчисленные способы, которым мир говорит «нет». Разорванные помолвки, закрытые в медитации глаза…

В жопу все.

Иден Уэссекс сама со всем разберется.

Либби

Бутылка красного вина, два бокала на приставном столике в раскрашенной комнате, лицо Тристана – жестокое в своей бесстрастности, что даже противно. «Не знаю, можно ли исправить это».

«Ты о нас? Или обо мне?»

Это не ловушка, сказал он в начале. Просто мысль.

«Тебе не кажется, что… что-то не так?»

* * *

Под взглядом Нико у Либби зашлось сердце, его удары отдавались в горле.

Разве так было не всегда? Они сближались и расходились, повторяя непрерывный эллипс взаимной орбиты. Выходит, это было не просто так. Возможно, чутье впервые не обмануло, и, сказав: «Варона, нам надо поговорить», Либби сразу приняла верное решение. Наверное, она это подозревала, только сопротивлялась очевидному; надеялась как-то избежать неизбежного. Классического и примитивного поворота, когда прав тот, кому не верили. Может, даже хорошо было выяснить это сейчас, именно сейчас, когда оба жарко зарумянились от надежды и одновременно стеснения. В воздухе витало: может быть, да, может, ты, может, и я. А Либби просто все это время искала каких-то подсказок, не замечая того, что лежит перед ней.