Крах всего святого

— Я забился в самый дальний уголок кладовой, укрывшись за мешками с песком, и трясясь, словно лист слышал, как те, с кем вчера я делил пищу и кров, ходят по замку, верша расправу друг над другом. Стоны раненых и предсмертные крики сменялись диким хохотом и песнями на неведомом мне языке. Я молился богам и всем святым, которых знал, плакал, закусив рукав, чтобы меня не услышали — я не помню, сколько времени мне пришлось прятаться, но вот наступила тишина… и признаться она пугала меня еще больше. Но все же я решился выйти наружу — и, бредя по коридорам, прилипая башмаками к липким лужам, спотыкаясь о покойников и смотря на престранные письмена, выведенные кровью на стенах, наконец, вышел наружу. Кто-то окликнул меня сверху — подняв голову, я увидал Отеса, что стоял в окне высокой башни. Он что-то прокричал — я не разобрал слов из-за высоты и ветра — но спустя мгновение Мартин оттолкнулся и рухнул к моим ногам. Он лежал весь изломанный, а среди хрипов, что вырывались из его рта вместе с кровью, я смог разобрать лишь одно слово: «К’хаар…». Отес испустил дух у меня на руках, но не успел я сделать и шаг, как он открыл глаза — что стали черными, словно залитые смолой — и вцепился мне в лодыжку. Тело его начало изменяться, кожа лопаться, а до не естества раскрытый рот потянулся к моей ноге… Я не знаю, как меня еще не покинули силы — но схватив с земли камень, я поднял его над собой и опустил на голову Мартина. И еще. И еще. И еще… остановился я лишь тогда, когда мышцы уже начало сводить, а то, что лежало передо мной, меньше всего напоминало человека…

Фабрис замолчал, глядя слепыми глазами прямо сквозь Амадиу. Великий магистр хотел было задать еще несколько вопросов, как старик вдруг продолжил:

— Полный решимости я нашел во дворе молот и направился в покои Отеса, дабы раз и навсегда положить конец тому злу, что принесла эта вещь. Комната была буквально завалена книгами и талмудами, а стены и пол были исписаны непонятными мне знаками и буквами. Зеркало в окружении нескольких погасших свечей стояло прямо передо мной — конечно, быть может, это была игра воображения, но мне показалось, что та уродливая башка смотрит на меня со снисхождением, точно смеясь над жалкой букашкой, которая пытается бросить вызов гиганту. Прошептав молитвы, я взмахнул молотом, и… он разлетелся на куски, а я рухнул на пол. Поднимаясь на ноги, я ненароком взглянул прямо в темно-зеленую гладь, и если раньше она не показывала ничего, то теперь на нем появилась какая-то дымка. Я пригляделся, а потом… потом… Это стало последним, что я увидел в своей жизни. Что было дальше, я не помню — очнулся я уже в Мьезе, под замком и ослепший на оба глаза. Это

— Полный решимости я нашел во дворе молот и направился в покои Отеса, дабы раз и навсегда положить конец тому злу, что принесла эта вещь. Комната была буквально завалена книгами и талмудами, а стены и пол были исписаны непонятными мне знаками и буквами. Зеркало в окружении нескольких погасших свечей стояло прямо передо мной — конечно, быть может, это была игра воображения, но мне показалось, что та уродливая башка смотрит на меня со снисхождением, точно смеясь над жалкой букашкой, которая пытается бросить вызов гиганту. Прошептав молитвы, я взмахнул молотом, и… он разлетелся на куски, а я рухнул на пол. Поднимаясь на ноги, я ненароком взглянул прямо в темно-зеленую гладь, и если раньше она не показывала ничего, то теперь на нем появилась какая-то дымка. Я пригляделся, а потом… потом… Это стало последним, что я увидел в своей жизни. Что было дальше, я не помню — очнулся я уже в Мьезе, под замком и ослепший на оба глаза. о

— Полный решимости я нашел во дворе молот и направился в покои Отеса, дабы раз и навсегда положить конец тому злу, что принесла эта вещь. Комната была буквально завалена книгами и талмудами, а стены и пол были исписаны непонятными мне знаками и буквами. Зеркало в окружении нескольких погасших свечей стояло прямо передо мной — конечно, быть может, это была игра воображения, но мне показалось, что та уродливая башка смотрит на меня со снисхождением, точно смеясь над жалкой букашкой, которая пытается бросить вызов гиганту. Прошептав молитвы, я взмахнул молотом, и… он разлетелся на куски, а я рухнул на пол. Поднимаясь на ноги, я ненароком взглянул прямо в темно-зеленую гладь, и если раньше она не показывала ничего, то теперь на нем появилась какая-то дымка. Я пригляделся, а потом… потом… Это стало последним, что я увидел в своей жизни. Что было дальше, я не помню — очнулся я уже в Мьезе, под замком и ослепший на оба глаза.

— Что же вы увидели в том зеркале? — спросил Амадиу, но старик лишь медленно покачал головой.

— Увы, но даже если бы я захотел, то не смог бы рассказать вам о том, что предстало перед моими глазами. Это… это как заставить рыбу описать полет под облаками или попробовать объяснить глухому мелодию. Но я могу сказать лишь одно — есть вещи, которые не предназначены для людского разума. Вещи, что стоят за гранью нашего понимания, они… они…