Красавица и чудовище

И в то же мгновение Торп схватил свое оружие и прицелился. Время словно замедлило свой ход для Кьюллена — он увидел, как карминный луч лазера, медленно поднимаясь, уперся в переносицу Винсента. Расстояние между Винсентом и Торпом было слишком велико, чтобы он смог покрыть его в один прыжок — пуля все равно настигла бы его в воздухе на середине этого пути… Хотя он понимал, что любое его движение может притянуть к нему молчаливую смерть, заключенную в этом луче, Кьюллен нагнулся и схватил единственную вещь, бывшую под руками, — кожаный мешок с золотом. И изо всех сил метнул этот мешок, весивший добрых пятнадцать фунтов, в Торпа.

Восстанавливая потом события в своей памяти, Кьюллен, к своему удивлению, сообразил, что мешок не ударил Торпа достаточно сильно, чтобы лишить его равновесия. Он только задел его по плечу — этого было достаточно лишь для того, чтобы на полсекунды сбить его прицел. Но он по-прежнему мог бы с легкостью убить Винсента — если разделаться с Винсентом было главной его заботой.

Но это было не так. Видя, что мешок вот-вот исчезнет в жуткой глубине Бездны, Торп схватил его на лету.

И потерял равновесие.

И упал.

Кьюллен, стоя на коленях и трясясь всем телом от пережитого ужаса, цепляясь за тяжелую накидку Винсента и чувствуя на своих плечах тяжесть его дружеских когтистых лап, вновь обретая дыхание и начиная понимать, что его жизнь продолжается, не мог отделаться от чувства, что он все еще слышит крики летящего в Бездну Торпа, доносящиеся из ее мрака и тумана, хотя эти крики на самом деле уже давно затихли.

Благодаря Бездне они наконец решили, что делать c сокровищем. Джеми вернула в общую кучу обрамленное в золото зеркало, Киппер — перстень с огромным сапфиром. Когда Кьюллен нагнулся, чтобы опустить крышку над сияющей желтым светом грудой, Винсент бросил туда же еще и золотое ожерелье, которое предыдущим вечером ему вернула Катрин, когда он сказал, что они собираются с ним сделать, то самое ожерелье, которое подарил ей Мышь только потому, что она, как и он сам, была другом Винсенту. Как сказал Торп, бывают подарки и подарки, и в некоторых случаях недостаточно ничего не знать об их происхождении.

Они почти не говорили, когда волочили сокровище по тоннелям, ведущим от Мышиной Норы. Но все, кто принимал в этом участие — Винслоу, Бенджамин, Мэри, Джеми и все остальные, даже дети, — похоже, чувствовали, что в этих совместных усилиях, в этой борьбе с тяжелым металлом, в бесконечно длинных коридорах и на нескончаемых лестницах между ними вновь рождается тот союз, который ценнее любого количества украденного золота.

И там, у края Бездны, Отец обратился к ним всем, его изможденное лицо выглядело совершенно спокойным в мертвенном свете факелов и слабом сиянии нависающих над Бездной скал.

— Все ли согласны с тем, что то, что мы намереваемся сделать, является единственным выходом из положения?

Ему ответил гул голосов, приглушенных и усталых: «Только так и можно…», «Достаточно неприятностей…», «Нам этого не нужно. Пусть его здесь не будет», «Мы должны от него избавиться…», «Нам это уже очень дорого обошлось».

Так оно и есть, подумал Отец, глядя на закрытую крышку сундука. Они могли навсегда потерять чувство дружбы, возникшее в результате тяжкой борьбы за выживание без контактов с Верхним миром; общество, которое поддерживало каждого из них, физически и эмоционально; защищенность, которую в этом союзе чувствовал каждый. И они уже дорого заплатили за это, мысленно отметил он, самоуважением, если вспомнить все, что они наговорили и наделали. Они чуть было не заплатили за это жизнью Мыша. Убежденный рационалист, Отец не верил ни в древние заклятия, лежавшие на этом золоте, ни в поверья, гласящие, что несчастья следуют за сокровищами, притягиваемые к ним пролитой кровью их хозяев. Не было у него и никаких свидетельств того, что сокровища были похищены, стали добычей пиратов, в свое время бороздивших воды Нового Света и не делавших исключения ни для местных плантаторов, ни для приезжих купцов. Но в глубине души он был уверен, что эти вещи были добыты неправедными путями и, как очень многие вещи Верхнего мира, могут причинить каждому, кто их коснется, лишь горе и страдание.

— Пора, — сказал Кьюллен и нагнулся, чтобы столкнуть сундук вниз. По толпе прошло движение, послышались неясные голоса. Кьюллен обернулся на шум как раз вовремя, чтобы увидеть проходящего сквозь толпу и приближающегося к нему Мыша. Они взглянули в глаза друг другу, Кьюллен — с облегчением от вида своего друга, вставшего на ноги, но еще и с чувством вины и раскаяния, будучи не в состоянии забыть потрясенного неожиданностью взгляда Мыша.

Но Мышь только протянул руку и улыбнулся, радуясь тому, что его друг вернулся живым и здоровым, исцелившимся от той странной болезни Верхнего мира, которая было разделила их. Выпрямившись, Кьюллен пожал протянутую ему руку, не в состоянии поверить, что он был так болен и глуп, чтобы предпочесть сокровище — в конце концов, как сказал Мышь, «просто бумагу», — теплоте мужской дружбы.