Красавица и чудовище

— А у вас здорово получается находить и брать, — в восхищении произнес Мышь, вертя в руках кусок пластической взрывчатки так небрежно, что Катрин приходилось все время напоминать себе — эта штука без детонатора абсолютно безопасна. За ними вприпрыжку неслась Джеми, с громоздкой картонной коробкой под мышкой одной руки и с фонарем в другой, его желтый луч метался по стенам туннеля. Из подвала рядом со стройплощадкой Катрин по трубам дала знать Мышу о своем успехе — и, когда она пришла в условленное место, вместе с Мышом ее уже ждала и Джеми, которая помогла ей переправить три неудобные коробки со сверлами, детонаторами и взрывчаткой по выщербленным каменным ступеням в заброшенный подвал, где она оставила Мыша ждать результатов ее вылазки в Верхний мир.

Джек — ночной сторож на стройплощадке — прочитал записку и безмолвно передал ей три коробки, даже не предупредив, чтобы она обращалась с осторожностью… Будучи юристом, она с мрачной усмешкой осознала, что, если бы все это когда-либо слушалось в суде, молчаливость Джека была бы расценена как тот факт, что он понятия не имел о том, что передал пластическую взрывчатку совершенно постороннему человеку. Но выражение его лица говорило об обратном.

И Катрин подумала, кося взглядом на идущего рядом Мыша, что она не может винить его за это. Лицо маленького инженера напоминало лицо ребенка, получившего новую игрушку, — он подбрасывал пластит в воздух, нюхал его, пытался лепить из него, как из пластилина.

— Эта штука мне чертовски нравится! — радостно улыбался он. — Как-то пытался найти ее — не было подходящих кусачек, чтобы перекусить замок.

— Тебе уже приходилось это использовать? — удивленно спросила Катрин. Мышь сделал круглые глаза, на его лице было написано совершенное простодушие.

— Да, конечно, много раз, — ответил он. — Один маленький шарик — и БУХ! — В темноте сквозь предвкушающую улыбку мелькнули белым его зубы.

И когда Катрин покрепче зажала под мышкой картонку с детонаторами и радиовзрывателем, минуя вслед за Мышом первую дверь, закрывавшую вход в Нижний мир, она поймала себя на мысли, что на самом деле хотела бы поверить ему.

— Катрин…

Услышав голос Винсента, Отец пришел в полусознание, медленно выбравшись из темных глубин беспамятства, в которые, казалось, обратился весь окружающий мир. Он видел сон, сон о Маргарет, — нет, не такой сон, какие он часто видел в долгие годы их разлуки, не ту прекрасную девушку в оранжевом летнем платье, выходящую из такси и улыбающуюся ему, но худую, решительную и добрую женщину, какой она предстала ему на той последней неделе, держащую его за руку и разговаривающую о Париже, политике и о том, что она видела в России, в стране, в которой он никогда не был и о которой всегда мечтал, хотя, разумеется, в пятидесятые годы об этом не могло быть и речи….

«Печальнее и неизъяснимо приятнее, как когда-то писал Гейне, подобно горечи, глубоко скрытой в меду…»

И из этого мира он вернулся в холодный и лишенный воздуха мрак, в котором его согревала лишь рука его сына.

— Что?..

— Катрин вернулась. — В голосе Винсента слышалось громадное облегчение, радость от сознания того, что женщина, которой он так дорожил, находится недалеко от него. Если бы мы, подумал Отец, были так близки с Маргарет…

И хотя это могло доставить им только муку в те разделившие их годы, он почувствовал жалость как к Маргарет, так и к самому себе. Почувствовал и что-то вроде боязни за Винсента, потому что та привязанность к Винсенту, которую испытывала Катрин, так же как и его радость, были недоступны его контролю.

Они были тем, что они были, и его сыну можно было только позавидовать.

Минуту спустя Винсент произнес:

— Они снова начали бурить, — и Отец в ответ закрыл глаза и вздохнул. Он нанес на карту некоторые из туннелей, ведущие к Пропасти, хотя, он был в этом совершенно уверен, без всякой необходимости люди редко появлялись здесь (или по крайней мере, подумал он с оттенком былого раздражения, им было РЕКОМЕНДОВАНО пореже здесь появляться), да и куда важнее было нанести на карту верхние горизонты, где куда больше была вероятность затеряться детям и новичкам. Он знал, как прочна была гранитная основа острова и как малы были возможности их инструментов.

Он услышал в темноте мягкий шелест одежды Винснта и его гривы и, поняв, что он, должно быть, осматривается вокруг себя, прикинул, что он может здесь видеть. Возможно, даже и лучше, подумал Отец, что сам он ничего не может видеть в этой темноте. Если бы он мог различить тесные стены их темницы, увидеть, как мало кислорода остается им, ему было бы куда труднее слушать обнадеживающие слова Винсента.

— Я должен уложить тебя в безопасное место, — снова донесся из темноты голос Винсента, — это недалеко — вроде там сверху ничего не свалится. Может быть больно… — Потом послышался хруст кожи пояса, звяканье пряжек на его ботинках, а затем Отец ощутил мягкую силу и нежность поднимающих его рук.