Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

«Пусть вдохновляет вас… мужественный образ наших великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!..»

Подполковник Кузнецов однажды заметил об одном из этих фильмов: «Они обостряют чувство патриотизма, как реакцию на грабёж, уничтожение и расчленение советской страны. Отнюдь не бирюльки о прошлом…»

Каждый год нам показывают одни и те же фильмы и обязательно — о Сталине. Я запомнил даже интонации, жесты. Потрясает сцена клятвы Сталина у гроба Ленина. Лютый мороз. Каждое слово остаётся белым паром, тает этим паром. Индевеют брови, усы. Я слышу поскрип снега под тысячами ног, всхлипывания…

Младший лейтенант Ревенко у нас в почёте. Он служил в Кремле, кем — неизвестно, но на каждом торжественном собрании непременно выступает. Мы заранее знаем, чем закончит младший лейтенант: это фраза, брошенная Сталиным в Кремле, когда его исподтишка, для истории, снимали киношники: «Мэна нэ снимайте. Народ снимайте!» И мы всегда вскакиваем и аплодируем.

Сколько я отдал бы от жизни, чтобы, хотя на миг, увидеть этого великого человека! А я даже Кремль не увижу! Он наглухо замкнут стенами — там только Сталин и его соратники. И это понятно. Кремль — святая святых революционной справедливости и воли. А святыней надлежит любоваться лишь издали. Когда на летних каникулах я подошёл к Спасской башне и задрал голову на куранты, офицер-охранник тихо, но внушительно велел мне «шагать дальше». И я любовался Кремлём с Москворецкого моста. Подумать только: в эти мгновения там, за стенами, в своём кабинете мог работать сам Сталин!..

Из недр пароходика пышет нагретыми маслом и металлом. Внизу, за решётками, снуют медвяной желтизны рычаги и поршни. Плёнка масла на обнажённом металле курится вялым бледноватым паром. А за этим шумом и движением — безмолвие грозной реки, мутного неба, степи. Внезапно ощущаю громадность этого безмолвия. И громадность жизни.

Выпуск! Неужели расстанемся: очерствеем и забудем мечты? Почему забывают мечты? Ведь мы просто набиты мечтами…

Зажав концы шинельного, грубого воротника, оцепенев, всматриваюсь, угадываю ту будущую жизнь. Мощно, восторженно это свидание с будущим. Оно ждёт, ждёт! Скорее бы начать распутывать те дороги! Наступает моё время, моё!..

Слышите, я пришёл в эту жизнь! Я буду утверждать жизнь!

Кто зовет меня и что ждёт? Почему так волнуюсь? Кому нужен? Зачем? Отчего зову будущее? Почему так жаден, нетерпелив?..

Слышите, я пришёл в эту жизнь!..

* * *

Вид Гурьева насторожил уже в дверях, когда он принимал рапорт дежурного по классу. Нечто необычное обозначилось в нашем преподавателе. И как торжественно он взошёл на кафедру! Подполковник Гурьев время от времени устраивал проверку, и горе тому, кто плавал в пройденном.

Кого вызовут первым?

Что я забыл? Что мы забыли?

Роль дружбы Белинского с русскими писателями? В чём видит Раскольников выход из мира зла и несправедливости? Чем отличаются «новые люди» от «лишних людей»?

А, может, опять Пушкин?

В тот миг Пушкин представился мне почему-то неприлично-малорослым, вертлявым и даже более того — чужим. Столько стихов сложил! Разве способен один человек запомнить?!.. Да, расправа предстала перед нами во всей своей чудовищной неотвратимости. И в тридцати трёх парах глаз вспыхнул вдруг подловатый и льстивый огонь угодливости и личной преданности подполковнику Гурьеву.

— Друзья! — произнёс подполковник Гурьев и одарил нас улыбкой друга, — этот день — запомнить! Мы приступаем к изучению творчества Льва Николаевича Толстого…

Я вполне удобно почувствовал себя за партой. И уже с долей независимости глянул на подполковника.

— Книги — я говорю о достойных — открывают себя подготовленному уму. Умение читать, складывать предложения есть лишь примитивная грамотность. Смысл достойной книги доступен только знанию. А достойная книга — это мысль, настроение, цвет, запах, краски! Да, это музыка, живопись, математика и природа, сплавленные чувством! Не обольщайтесь, будто вы прошли русскую словесность. Впрочем, вы именно прошли её. Познание искусства предполагает работу. Учитесь, всегда учитесь: жизнь обретет тогда иной смысл, множество иных смыслов. А теперь я должен с вами постараться понять Толстого. Читать Толстого подросткам, недорослям чувств, это ведь кощунство, это лишь по недоразумению называется учением… Скудость чувств — тоже не лучший помощник в чтении. Итак, я предлагаю вам попробовать съесть солнце. Уши на макушку, матерянине! Долой нерадивость — здесь вам подаёт руку сама мудрость. Она, не спрашивает, кто вы. Она усаживает вас в кресло подле себя, как равных. — И Гурьев выложил из портфеля томик «Войны и мира».

— Еh bien, mon prince… — бегло произнёс он, как мне показалось, на безупречном французском первую строку романа.