Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

«…Так говорила в июле 1805 года известная Анна Павловна Шерер, фрейлина и приближённая императрицы Марии Фёдоровны…»

Я буду неуклонно следовать своим установкам. Буду идти, когда невозможно идти, когда даже смерть наречена для всяк идущего. И буду скуп на всё, кроме движения к цели. И в этом-то мой отказ от чувств к женщине. Сильный человек не молит об успехе, не полагается на случай и удачу, а борется и, в конце концов, торжествует. И потому для него существует провидение. И это провидение — неизбежность овладения целью.

* * *

Осторожно наклоняюсь вперёд и влево — нет боли, нет… К работе на силу — привык. Каждое утро перед построением на завтрак полчаса гоняю себя по заданным наборам упражнений. Вечером, но уже через день, снова тренируюсь, но уже минут сорок. К новому же виду движений в метаниях молота никак не приспособлюсь, хотя тренируюсь по вторникам и пятницам уже не первый месяц.

Сколько же радости в тренировках! В кладовке у Бориса Васильевича Зайцева получаю молот, тапочки, костюм — всё под расписку. Капитан Окладников уже в тренировочном костюме ждёт тут же, в канцелярии при спортивном зале. Перекидываю ядро с тросом на спину — и за ним! Первый шаг на улицу — сколько же света, лиц! Свобода!

В городе нет площадок для метания молота. До окраины переулками километра три, и почти все — в гору, а у нас в наличии всего два часа. Рысью покрываем город до окраины. Последние метров четыреста лезем в лоб на гору. А за ней — степь! Ничто не заслоняет солнце. И даже в самый зной дышится легко, полно. И вдруг кажется, что ты есть в каждом камне, каждом комке земли и всех наплывах воздуха. Везде ты! Всё приближается к тебе, сливается с тобой! Жадно, охмелев, каждый раз шагаю на эту встречу с самим собой…

В актовом зале училища.

Я — старший вице-сержант.

Юрий Власов

Я с друзьями: Женей Ларионовым (замечательный математик), Рубеном Варшамовым, Лёшей Громовым.

Юрий Власов

От пологой, пустой вершины горы, чуть снижаясь, огромно покоятся блаженные угодья солнца! Эта неограниченность степного пространства, это великое стояние солнца!

Над нами ещё синее по-весеннему небо, а под ногами уже трещины с палец по ржаво-пепельной земле. И она тёплая и вся в осколках камней, на которых отпечатки древних папоротников и ещё каких-то листьев, стеблей. А воздух всё плывет и тянет жаром…

Я становлюсь в круг, очерченный камнем по земле, — и начинается тренировка. Капитан по шею в окопчике — я вижу только его лицо, когда он командует или пускается в объяснения. Он отрыл его по всем правилам, потому что не доверяет мне. Порой он выбирается из своего убежища и сам рисует движения. С завистью любуюсь слаженностью поворотов. Однако как только я прикасаюсь к ручке молота, он ныряет в окопчик.

Серия за серией я притираю движения. Ближе и ближе встраиваюсь в идеальное сочетание. И когда, наконец, вписываюсь в него, молот вырывается могуче, непринужденно. Как-то по-особенному гаснет в мышцах это напряжение удачного броска.

— Молодчина, мин херц! — кричит из окопчика капитан Окладников.

А после мы на пять — десять минут ложимся под солнце, и солнце калит лица. И пот, подсыхая, стягивает кожу.

— Великолепно, мин херц, — шепчет капитан Окладников.

Он уже третий год ведёт у нас уроки физкультуры. Если бы не война, быть ему классным гимнастом. В неполных семнадцать он получил свой первый командирский «кубарь» (младший лейтенант), а с ним — пехотный взвод. Капитан Окладников не из разговорчивых, но случаются исключения.

Так же мы лежали после тренировки в последнюю пятницу. И солнце слепило нас — мне нравится его огненная привязчивость.

— Великолепно, мин херц, — повторял по обыкновению капитан.

Я не видел его — сбоку торчали лишь ноги, остро согнутые в коленях. Я слышал, как он обкусывает травинку. У капитана худые ноги, но зато какие выносливые! Куда мне до него на лыжне! Потом я закрыл глаза и закинул голову подбородком выше. Солнце красно, жгуче высветило кровь в вéках. Я подумал, какое многозначительное совпадение: век, то есть столетие и вéки — это то, что закрывает глаза. И я решил, что оно не случайно. Человеческий век обрывают глаза, точнее вéки, которые их смежают, навеки смежают…

А кровь в моих вéках светилась чисто и ярко-ярко. И солнце припекало не в тягость. Мне, наоборот, не доставало этого прямого солнца, почти всегда не достаёт.

«…Вот так же я ждал, но только в траншее. Всё, мин херц, было вот так. Выглядываешь ракету — каждая минута перемалывает. Во рту кисло, противно. А потом, как водится, мин херц, свисток в зубы! И поднимаешь: кого бранью, кого ногой. А в поле… Глаз намётанный. Хоть и бегу, а вижу, кто лёг под пулей, не сворачиваю. И мерещится… песня. До чёртиков свойская! И от немцев она, с их стороны. Вот фокус! А мы уже по второму разу бежим, и ещё странность: ребята впереди нет-нет, а сворачивают — и все к одному месту. Не все, само собой. И уже ясно — крик оттуда. Ушам не верю