Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Бронтозавр стращает исподтишка кулаком Ванюшку: не сбивай Кайзера. Бронтозавр — прозвище Афони Рожкова. Майор Боков поговаривает: «Бог спутал кулак Рожкова с головой. Удивительно плодотворная замена органов». Вообще-то Бронтозавр — это, так сказать, его печатный псевдоним, имеется и похлеще.

Юрка шипит:

— Страшна друзей коварная защита.

— Фуфло! — разоряется за моей спиной Толька Завьялов.

— Забыли вопрос, Штиглиц? Что ж, садитесь…

— Виноват. Я формулировал его, товарищ подполковник.

— Слушаю, если сформулировали… Ну что же вы? Не теряйте время.

Кайзер, оказывается, тянул время! Виват, Кайзер! Кто смеет сомневаться в нашем Кайзере?!..

«Лористон, поезжайте в Петербург, “мне нужен мир, он мне нужен абсолютно, во что бы то ни стало, спасите только честь”»[10].

Честь Кайзера спасена.

— Гегель величайший из философов. Как он мог увидеть в Наполеоне мировую душу? Что ж тогда в его понимании мировой дух? И как мог мыслитель такого масштаба из-за одной встряски изменить мнение на противоположное? И уже Наполеон не мировая душа, а «бич Божий»? Это проявление диалектики? А как с разумом и порядочностью?

Подполковник Кузнецов рябоват и по-младенчески с рыжинкой, коли смотреть на него в упор, как я сейчас. Он стоит у моей парты.

— История есть политика, опрокинутая в прошлое, — говорит он, уже не замечая нас и погружаясь в себя.

Залысины уширяют его лоб, и вся голова у него тяжёлая, слепленная грубо, небрежно. Глуховат и чуть шепеляв его выговор. Он отходит к доске и продолжает речь в такт шагам. Медленно, будто нащупывает пол, снова шагает от двери к кафедре. Иногда, опустив голову, молчит. Однако с каждым словом загорается, ухватывает направление мысли.

— Садитесь, Штиглиц, — вдруг говорит он и продолжает. — Прошлое незримо присутствует в настоящем. Действия настоящего продиктованы всей совокупностью прошлого. Прошлое всегда в той или иной мере в нашем дне — это факт непреложный. Сим вступлением, други, ещё раз хочу обратить внимание на серьёзность постоянного занятия историческими науками. Без этого нет понимания живого, настоящего времени. Без этого вместо убеждений, под которыми база научных знаний, — обывательская легковерность, непоследовательность в оценках, нравственная всеядность и пустословие под видом многомыслия с тоннами печатной шелухи… Итак, Штиглиц, для начала уточним главное: казусное изменение оценок Вильгельмом Гегелем. Только ли с ним стряслось такое?.. Не стал же сочинять Бетховен хуже после подобного разочарования в Наполеоне, а ведь композитор намеревался посвятить ему свою Девятую Героическую симфонию. Прошу разделять в Гегеле учёного и человека. Как в человеке в нём более чем достаточно самодовольного и мещански обывательского. Наполеон мнился ему творцом истории, средоточием не только разнообразнейших дарований, но и выраженной волей истории, носителем её прошлого, настоящего и будущего. Он мнился ему творцом истории, величайшим революционером, крушащим заржавелые устои общества… Переворот!.. Революция — глубочайшие изменения за кратчайший исторический срок отношений к собственности, политического устройства общества, его идеологической надстройки и социальной системы. Отвлекусь. Этот переход социалистического строя к буржуазному означал, прежде всего, крах интеллигенции. Ленин относился к ней отрицательно. Есть его очень злые отзывы…

С Гегелем весьма непочтительно обошлись наполеоновские молодчики. Но, Штиглиц, разве чувственное познание не существеннейшая часть формирования разума? Таким образом, Наполеон принимает в сознании философа образ «бича Божьего». Кстати, и Гёте, пребывая уже в преклонных летах, домогался свидания с Наполеоном. Получил согласие, униженно промаялся много часов в приёмной, дабы услышать из уст императора снисходительную похвалу, если память не изменяет, «Страданиям молодого Вертера».

А Байрон? Что пишет Байрон в дневнике после крушения Наполеона?

«…Я долго презирал себя и людей, но никогда ещё это презрение не доходило до такой степени, как сейчас: я плюю в лицо всем моим собратьям по планете. О, дурак, я сойду с ума!»

Не правда ли, подозрительная закономерность в этом единодушии заблуждений? Гегель, Бетховен, Гёте, Байрон!.. Обольщения?! Но и Лермонтов, десятилетия спустя пишет о Наполеоне: «Я выше и похвал, и славы, и людей…» Строки сочувствия и несомненного преклонения. Нет, здесь привлекательность не только в романтике и грандиозности личности. История тем и замечательна, други, что, познавая прошлое, учит и приготовляет к будущему. Наполеон! «Среди рабов до упоенья ты жажду власти утолил…»

— Пушкин! — подшибает меня локтём Юрка.