Красный всадник (Уот Тайлер)

— Клеменс… Жутко, наверное, сидеть в этой башне. Здесь, на берегу, лучше. Темза такая ласковая. Ты любишь ее?

— Да, конечно… Особенно по ночам, когда светит луна.

— А сейчас она красная. И это тоже красиво.

— Это страшно.

— А ты не бойся. Все будет хорошо. Темза опять станет серебряной. И мы будем любоваться ею. Ты — здесь, а я — у себя дома, в Фоббинге.

— Что ты делаешь дома?

— Иногда плету корзины. Чтобы продать на базаре.

— У тебя бывает много денег?

— Совсем нет. Их отбирает барон.

— И эту корзину ты тоже сплела сама?

— Нет, это не моя корзина. Мне дал ее дядюшка Пейдж. Я ходила мыть миски.

— Смотри, там, за мостом, горит Темпль. А дальше — Савой, а на том берегу горят тюрьмы Королевской скамьи и Маршалси…

— Я не успею запомнить эти названия, как всех их не станет…

— Вы можете поджечь и Тауэр. Это тоже во имя верности и правоты?

— В Тауэре король. А там… — она указала рукой на этот раз в сторону пожарищ, — там те, кто обманывает короля.

— Ты всегда так легко разбираешься, кто кого обманывает? — Ричард повернулся и пошел к башне. У самой двери он поскользнулся и, не удержавшись, упал в грязь.

Клеменс подбежала к нему и помогла подняться.

— Вы ушиблись?

— Нет, ничего. Мне совсем не больно.

— А вы здорово загрязнились. Вас теперь заругают.

— Кто же?

— Давайте я помогу отмыть коленки. Какой у вас пояс! Весь переливается.

— Тебе нравится? Его прислал из Португалии мой дядя. Но мне больше нравятся венецианские пояса… Прощай.

— Прощайте, сэр, — сказала Клеменс. Она видела, как юноша прошел к двери и быстро исчез. Дверь гулко захлопнулась за ним.

Клеменс, забыв о корзинке, побежала туда, где располагался отряд Бекера. Она нашла среди спящих отца, растормошила его и горячо зашептала ему в ухо:

— Отец, отец, проснись же, я видела короля!

— Ты что, с ума сошла или тебе пригрезилось?..

— Да, да, это был он, наш король. И я сказала нашему королю, чтобы он не боялся крестьян. Мы защитим его от изменников.

Джеймс тяжело перевернулся на другой бок и опять заснул.

Этой же ночью в деревянном доме Томаса Фаррингдона собрался совет вождей восстания. Здесь были Уот Тайлер, Джон Болл, Джон Керкби, Джек Строу, Абель Кер, Томас Бекер, Алан Тредер, Джон Стерлинг, Тоби Снейк.

Скорое овладение Лондоном вселило в крестьян новые надежды и уверенность. Они знали, что те силы, которые могли прийти на помощь королю и его двору, осажденным в Тауэре, немногочисленны и разобщены. А число восставших превышало уже сто тысяч.

Но у короля была еще другая — магическая сила. Она заключалась в его королевском титуле. Его величеству верил народ. Только с именем короля можно было окончательно сломить сопротивление знати и церкви, подчинить их себе.

Приехавший от государя рыцарь принес ожидаемое известие: завтра, в пятницу, 14 июня, в 7 часов утра король явится на встречу в Майл Энд и сам выслушает требования восставших.

Эти требования, четко сформулированные, были записаны на листках бумаги, лежащих перед Тайлером. Их составили скрупулезно, после долгих обсуждений, с полной ответственностью за судьбы истерзанной, раздираемой бедствиями страны.

Во-первых, от короля требовали освобождения вилланов от какой бы то ни было личной зависимости.

Во-вторых, король должен был дать обещание, что не будет преследовать восставших и дарует всем и каждому прочный мир.

В-третьих, освобожденные крепостные должны получить право свободной, беспошлинной торговли во всем королевстве.

И, в-четвертых, крестьяне требовали установления денежной ренты за землю — не более четырех пенсов с акра в год — взамен прежних повинностей.

В этих требованиях были все надежды обездоленного люда на справедливость, все мечты о свободе.

Но о какой свободе могла идти речь, если были живы главные виновники бедствий народа? Их надлежало казнить. В первую очередь это касалось герцога Ланкастерского Джона Гонта, архиепископа Кентерберийского и канцлера королевства Симона Сэдбери, казначея Роберта Хелза, судьи Роберта Белкнепа, сержанта Джона Лега. Господ надо было убрать. Не зря девизом восстания стали слова Джона Болла: «Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда господином?»

Так говорил Болл. А что он думал сейчас, на совете, сидя рядом с Тайлером и глядя на него чуть припухшими от бессонницы глазами?

Болл всегда трезво оценивал окружающее. Столь трезво, что перенесенное дважды отлучение от церкви, от всемогущего, не изменило его убеждений — всего того, что, по его же словам, «заставляло любить жизнь и огромное количество людей в этой жизни».

Но Тайлера он не просто любил.

Этот человек вызывал у пожилого священника преклонение. За внешним спокойствием Тайлера Болл угадывал страсть, порыв, волю. Уот не суетился, не растрачивал силы по пустякам. Он берег их для главного — того, что, в конце концов, позволило бы людям жить на земле открыто, спокойно, честно.

В Колчестере и в Дартфорде, где работал после возвращения из Франции Тайлер, к нему нередко захаживали бедные ремесленники — они приходили «за правдой», приводили своих родичей из деревень. И они слышали эту правду, но произносилась она шепотом.