Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Большинство эвакуированных, как и население в целом, уже являлись латентными носителями туберкулеза, а суровые условия эвакуации и обустройства на новом месте повышали риск перехода заболевания в активную фазу. Массовая мобилизация рабочих еще больше увеличивала число туберкулезных больных в городских районах. Многие колхозники, деревенские подростки и непригодные к военной службе мужчины из среднеазиатских республик приехали в города с невыявленной латентной или даже активной формой болезни. В то же время фактически разрушилась выстроенная после революции антитуберкулезная инфраструктура. Ощущалась острая нехватка медицинского персонала, а число пациентов, требовавших пристального наблюдения, росло, поэтому все меньше людей удавалось обследовать и изолировать, и многие больные продолжали жить вместе с другими людьми в переполненных общежитиях и квартирах. Количество тех, кто нуждался в лечении, неуклонно росло, а свободных коек в туберкулезных стационарах и специалистов по этому заболеванию катастрофически не хватало по всей стране, включая такие крупные промышленные города, как Иркутск, Омск, Новосибирск, Свердловск и Челябинск, где доля больных туберкулезом еще до войны была высокой, а система борьбы с ним – не слишком развитой[1076].

Росту заболеваемости туберкулезом способствовали не только недостаточный охват медицинскими обследованиями и повышенный риск контакта с бактериями. Голод и истощение ослабляли иммунитет и способность организма противостоять инфекции. В случае с туберкулезом хроническое недоедание подтачивало как раз ту часть иммунной системы, которая сдерживала инфекцию и не позволяла проявляться ее симптомам. В Германии и Австрии в период острого продовольственного кризиса Первой мировой войны, в Варшавском гетто в годы Второй мировой и в блокадном Ленинграде врачи неизменно наблюдали, как вместе с голодом, пожирающим население, растет частота случаев туберкулеза и его заразность[1077]. При этом туберкулез сам по себе сопровождался потерей веса и крайним истощением (кахексией) и поэтому ускорял развитие дистрофии и повышал вероятность голодной смерти. Тесная взаимосвязь между двумя недугами порой не позволяла установить основную причину смерти, причем это утверждение справедливо не только применительно к периоду Второй мировой войны, но и к нашему времени[1078]

. В СССР в годы войны два заболевания слились в единый смертельный «туберкулезно-дистрофический комплекс».

Сочетание дистрофии и туберкулеза нанесло сокрушительный удар по крупным городам в тылу[1079]. В 1943 году в городских регионах Советского Союза дистрофия и туберкулез стали причиной 40,9 % смертей среди мужчин и 27,5 % – среди женщин. В 1944 году смертность в целом снизилась, но туберкулезно-дистрофический комплекс оставался причиной смерти существенной части городского населения: 39 % мужчин и 29,4 % женщин

[1080]. В крупнейших городах Урала, где особенно свирепствовал голод, как в 1943‐м, так и в 1944 году причиной более половины смертей в группе от пяти лет и старше стала либо дистрофия, либо туберкулез[1081]

. Более того, во всех крупнейших регионах России, исключая Москву, сочетание дистрофии и туберкулеза в 1943–1944 годах оставалось единственной причиной большинства смертей. Только среди людей старшего возраста – женщин старше пятидесяти и мужчин старше шестидесяти – первое место занимала ишемическая болезнь сердца, тоже обострявшаяся на фоне дистрофии[1082]. Но сами по себе показатели смертности не дают полную картину ущерба, причиненного населению дистрофией и недоеданием. На каждого умершего приходилось много тех, кто не мог работать от слабости.

В статистических данных распространенность дистрофии скрывали, а в газетах замалчивали, зато о ней горячо и нередко ожесточенно спорили врачи, санитарные инспекторы, представители профсоюзов, сотрудники прокуратуры, местные партработники и комсомольские активисты. Проверочные комиссии, созданные всеми перечисленными группами и организациями, без колебаний сообщали о случаях смерти рабочих прямо в цеху. Было отмечено, что в декабре 1942-го – январе 1943 года на Кировском заводе в Челябинске 16 рабочих умерли от голода за станками, а еще 143 человека – в больнице. Работники профсоюза пристально следили за ситуацией. Тысячам рабочих Кировского завода, страдающих дистрофией, предоставили отпуск по болезни: в ноябре 1942 года такой отпуск получили 1426 человек, в декабре – 1407, в январе 1943 года – 1572, еще 265 рабочим дали длительный отпуск, а 149 человек освободили от работы по состоянию здоровья[1083]. В мае 1943 года представители профсоюза рабочих авиационной и оборонной промышленности честно описали положение дел на заводе № 63 – Высокогорском механическом заводе в Нижнем Тагиле: