Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Холодным летом 1942 года, когда Красная армия все еще продолжала отступать, Агитпроп разбил первомайское обращение Сталина на двадцать «бесед». В беседах, частично состоящих из призывов, частично из идеологических разъяснений, акцент делался на военных успехах, на жестокости оккупантов и на потребности Красной армии в оружии. Прежде выражаемые Сталиным надежды на мятеж немецких рабочих были забыты. Активистов уведомили, что 1942 год будет годом решающего разгрома противника, что вскоре подтвердилось под Сталинградом[1188]. Вскоре партийные работники на местах отчитались ЦК о реакции большинства людей на проведенные беседы. Неудивительно, что, как видно из их отчетов, многих тревожила ситуация на фронте. Люди, не забывшие хвастливых обещаний довоенного времени, сомневались, правда ли в 1942 году стоит ждать серьезного поражения противника. Сбитые с толку непрерывными потерями, они раз за разом спрашивали: почему мы отступаем? Как объяснить успех немцев на юге летом?

[1189] Многие рабочие и крестьяне старших поколений, ветераны Первой мировой и Гражданской войн, задавали вопросы о тактике и обращались к собственному военному опыту. Один из них заметил: чтобы выиграть, надо уметь предугадывать действия противника – но почему же никто не предвидел, что враг сосредоточит силы на разных участках, почему не пошли в контрнаступление? Обычные люди, привыкшие разглядывать карты военных действий в газетах, на стендах и на рабочем месте, знали, что немцы высадились на южном берегу Дона, и выражали беспокойство по поводу опасности, нависшей над Кавказом. Почему оставили Ростов? Что случилось с Черноморским флотом при падении Севастополя? Они демонстрировали поразительную осведомленность о маневрах войск и спрашивали: почему Красная армия не действовала активнее на Калининском и Северном фронтах, каково положение в Ленинграде? Они хотели знать, почему у советских войск, несмотря на многократные попытки и огромные потери, не получилось выбить немцев с Ржевского выступа и как эти битвы повлияют на ситуацию на пока замерших Калининском и Западном фронтах[1190]

. Хотя обсуждение военачальниками тактики не предавали огласке, слушатели оказались на редкость хорошо информированы о стратегических противоречиях. Они, например, спросили, почему столько людей погибло в битве за Харьков – именно этот вопрос впоследствии задал Хрущев, в 1956 году резко раскритиковавший действия Сталина как Верховного главнокомандующего[1191]. Пытаясь соотнести огромное количество убитых и раненых с небольшой численностью населения Финляндии, кто-то с сомнением спросил: «Чем воюет Финляндия, раз ее людские резервы незначительны, а потери большие?»

[1192] Вопросы свидетельствовали о подозрениях, что государство утаивает реальное положение дел на фронте. После одной лекции из зала пришла записка с вопросом: «Все время в печати, по радио, устно германскую армию называют презрительно „вояки“, что значит – ничтожество. И получается противоречие: если „вояки“ – ничтожество, что мы с ними столько возимся, даже отступаем, сдаем города. Не значит ли, что слаба Красная Армия?»[1193]

Получив собранные партийными инструкторами сведения о реакции слушателей, Г. Ф. Александров, заведующий Агитпропом, написал в ЦК, что усвоенный партией тон вводит людей в заблуждение: «А то ведь не вяжется, что сила Красной Армии воюет с „вояками“, да еще отдает города». Он полагал, что следует выражаться аккуратнее[1194].