Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Мы знаем всё. Мы помним всё. Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово «немец» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «немец» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать. Если ты не убил за день хотя бы одного немца, твой день пропал. Если ты думаешь, что за тебя немца убьет твой сосед, ты не понял угрозы. Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты не можешь убить немца пулей, убей немца штыком. Если на твоем участке затишье, если ты ждешь боя, убей немца до боя. Если ты оставишь немца жить, немец повесит русского человека и опозорит русскую женщину. Если ты убил одного немца, убей другого – нет для нас ничего веселее немецких трупов. Не считай дней. Не считай верст. Считай одно: убитых тобою немцев. Убей немца! – это просит старуха-мать. Убей немца! – это молит тебя дитя. Убей немца! – это кричит родная земля. Не промахнись. Не пропусти. Убей![1185]

Эренбург, как и другие талантливые журналисты, успешно претворял горе в гнев и сопротивление. Журналисты получали от читателей тысячи писем с благодарностью за их работу[1186]

. Оставляющие неизгладимое впечатление плакаты с изображением мертвых детей, испуганных матерей, горящих изб, измученных стариков и трупов мирных жителей, повешенных немцами, наглядно иллюстрировали неразрывную связь между темами жестокости и мести. После освобождения территорий к западу от Москвы плакаты пестрели призывами: «Кровь за кровь! Смерть за смерть!», «Убей детоубийц!», «Отомстим!», «Папа, убей немца!» Показывая зверства нацистов, они затрагивали струны, относившиеся к самым тесным связям между людьми[1187].

Массовые настроения и мнения: «почему мы по-прежнему отступаем?»