Кристальный пик

— И все же. Я вот и собаку в курятнике не учую. А здесь с десяток лиг леса да холмов! Чего толку, что я буду ходить один дурака валять? Ты же быстро все осмотришь, никто задерживать тебя не будет. Вдруг действительно что отыщешь.

Солярис молчал долго, но мы все знали, что он согласится. Сол всегда соглашался с доводами рассудка, даже если его искушали доводы гордыни. Ведь Сильтан не приукрашивал: если его сила была в скорости, то сила Соляриса заключалась в умении видеть сокрытое — что правду, что людей, что места. Вдобавок Сильтан был всего лишь стервецом, а не негодяем, и едва ли причинил бы мне вред. Сейчас он даже не выглядел заигрывающим или хитрящим, как раньше. Смотрел на брата без тени веселья и держался от меня на расстоянии вытянутой руки с тех самых пор, как мы покинули туат Дейрдре. Словно то, что я была ширен Соляриса, и что на моем лице теперь красовался узор а'ша вместо узора родного дома, действительно что-то значило для него.

— Да будет так, — изрек Солярис в конце концов со вздохом. — Три холма к югу мои, два к востоку — ваши с Руби и Тесеей, два с запада — Кочевника и Мелихор. Неизвестно, когда именно летний Эсбат считается оконченным: одни говорят, что с закатом, а кто-то до полуночи еще празднует... Поэтому надо спешить. Часа четыре у нас точно есть. Вперед. Тош'ью торие ий увишилье то'руе, Сильтан.

— Как скажешь, брат, — усмехнулся тот.

Мы разошлись по разным сторонам, и жемчужная макушка Соляриса, серебрящаяся на солнце, скрылась за листвой у противоположного холма. Он несколько раз оглянулся на нас с Сильтаном и Тесеей, уходя, но не сказал мне ничего, что я бы так хотела услышать на прощание. Только взгляд, обычно огненный и решительный, потух, стал мягким и настороженным, касался моей кожи ласково, как шелковый платок. Солярису было неуютно расставаться со мной даже на несколько часов ровно так же, как и мне — провожать его, а не ступать рядом. Однако дело есть дело, и Сол был моей лучшей наградой, чтобы поскорее закончить его.

— Что он сказал тебе? — поинтересовалась я у Сильтана, когда мы втроем выдвинулись в рощу, где стояла дивная прохлада и зрели кусты черники, один вид которых погрузил меня в ностальгию по детству. Когда все это закончится, я обязательно возьму в одну руку корзинку, во вторую Соляриса, и отправлюсь с ним по ягоды!

— Напутствовал глаз с тебя не спускать и хвост свой держать при себе, но в менее вежливой форме, — ответил Сильтан, обогнав меня и Тесею, которую я взяла за руку, боясь потерять. — Если бы сам не видел, как вы милуетесь, то решил бы, что Солярис тебя удочерил.

— В каком это еще смысле?

— В таком, что нянчится он с тобой, как с дитем малым. Или тебе нравится, когда делают так? Ути-пути!

И Сильтан, издеваясь, потер меня по темечку, трепля волосы, как делал иногда Сол, пытаясь проявить заботу. Я тут же шарахнулась в сторону, шлепнув его по ладони медным наручем, на что Сильтан расхохотался, перепугав дремлющих на вязовых верхушках птиц, и те захлопали крыльями.

Щеки у меня горели, но скорее от солнца, пробивающегося сквозь густую крону, нежели от смущения. Я буквально чувствовала, как веснушки, которые и так просвечивались под моей коже зимой, становятся ярче, и улыбнулась, заметив гроздья таких же на носу Тесеи. Она часто вертела головой, старательно выполняя наказ искать врата, и, хмурясь, иногда даже совала голову в дупла деревьев, чем заставляла меня смеяться. Я следовала ее примеру, — иногда останавливалась и раздвигала рукой листья или бурьян, выглядывая что-нибудь любопытное в траве, — хотя вряд ли вход в Надлунный мир можно было не заметить. Это точно была не кроличья нора и не тайный лаз в пещере — вряд ли моя мама, будучи королевой, полезла бы туда, где грязно, темно и сыро. Впрочем, это вряд ли был и колодец — уж слишком необычен он для дикого леса, где и лачуги вёльв с лесниками не так-то просто встретить. Интересно, как же тогда выглядят врата? И есть ли у нас хотя бы маленький шанс самостоятельно найти их?

Я вопрошающе потерла шерстяную нить на своем мизинце, молчащую, но все так же крепкую, и опустила глаза на землю. Возможно, прямо здесь, где иду я, когда-то шла и моя мама. Ее лунная фибула тяжелела у меня в волосах, заколотая на затылке, как последняя вещь на свете, что связывала нас двоих помимо крови и предназначения.

— Колодец вырыт был давно, все камнем выложено дно. Но сруб осыпался и сгнил, и дно подернул вязкий ил*, — принялся от скуки напевать Сильтан, ступая впереди, и я узнала в его словах дануийскую балладу о пастухе, случайно напоивших овец медовухой. Он ловко переиначивал ее на ходу, почти не запинаясь и являя поистине завидный поэтический талант: — Крапива выросла вокруг, и самый вход заткал паук. Сломав жилище паука, трухлявый сруб задев слегка, я опустил бадью туда, где тускло брезжила вода. И зачерпнул — и был не рад: какой-то тлен, какой-то смрад.