Критика цинического разума

«Когда двое спорят, радуется третий». Толкуя эту поговорку, можно понять полемический смысл диалектики. В борьбе друг с другом Первый и Второй тратят свои силы, и если они примерно равны, то пришедший Третий смог бы после этого без особого труда одержать над ними победу и подчинить их себе. Однако в диалекти­ческом диалоге мы не видим никакого Третьего — только двух

противников, которые «обрабатывают» друг друга по мере своих воз­можностей. Если оба делают это с равным успехом, можно прогно­зировать, что борьба закончится вничью. Если оба достаточно ис­кусные полемисты, то для них не представляется невозможным не только отстоять однажды продуманную и выработанную позицию, но и перейти в наступление. Однако картина разом меняется, если Первый не только вступает в борьбу как усердный полемист, но и пытается быть одновременно и полемистом-борцом (Polemicus), и арбитром (Arbiter). Именно таков диалектик. Будучи таковым, он перескакивает с позиции равноправного борца на позицию прево­сходящего Третьего. Как таковой он объявляет проигрышной пози­цию Второго, выступая в своей двоякой роли Первого-и-Третьего. Он спорит — ум против ума, но при этом обеспечивает признание себя более умным. Он, как принято выражаться, воспринимает «мо­менты истины», которые содержатся в позиции противоположной стороны, и присваивает их, подчиняя себе, «с более высокого уров­ня». Это, однако, легитимно только при том условии, если Второй, со своей стороны, не заявляет, что его застигли врасплох и обобрали, но объявляет, что был убежден Третьим; тем самым он, благодаря своему согласию, снова движется вперед рядом с противником, до­стигая единства с ним на общем, более высоком уровне. В этом слу­чае мы имели бы двух «Третьих», которые оба были бы вправе ра­доваться спору Первого и Второго, потому что оба извлекали из него выгоду*. Однако это значило бы выражаться метафорически: ведь в споре двоих нет никакого третьего. Пока они находятся в равном положении, нельзя говорить о диалектике, нужно, следуя сути дела, по-прежнему называть все своим именем: диалог или спор. Нищета диалектики заключается в часто превозносимой за ее необычайные свойства функции синтеза. В споре различных сил, учит она, будет рождаться новое и более высокое. Однако в этом признании ценности спора — некоторое скрытое коварство. Ведь его ценность признает тот, кто мыслит себя победителем в споре, а не проигравшим. Быть может, все без исключения виды наших ев­ропейских диалектик после Гераклита в структурном отношении яв­ляются фантазиями победителей,

которые пытаются, прибегая к так называемому синтезу, заключить нечто вроде договора о мире,— правда, о мире, навязанном победителем на его условиях, при кото­ром зависимая сторона довольствуется мелкими подачками и вклю­чается в Новый Порядок. На жаргоне диалектики это называется: создать общее, которое будет выше противоположностей. То, что при этом происходит в действительности, есть истолкование задним числом полемики как диалектики, то есть резюме спора победите­лем. Последний стилизует историю борьбы под развитие и прогресс, приведший к его позиции. Сознание побежденного представлено в резюме победителя не эксплицитно, а только как подчиненный «мо­мент»; его вклад подвергся «диалектическому снятию», а сам он ос-

тался там, внизу. Победитель, следовательно, в структурном отно­шении представляет собой двойное Я, а именно Первого и Третьего, и, функционируя в роли Третьего, он в известной степени поглощает аргументы, силы и права Второго *. Мировой дух Гегеля шествует, подобно каннибалу; пожирая сознания противников, переваривая их, он обретает свой суверенитет. Эта «позитивная» диалектика функ­ционирует как подавление Второго; даже, если быть совсем точным, как второе подавление того, что уже однажды сопротивлялось пер­вому. (Ведь вторая позиция, антитезис, возникает в действительности не как равный по происхождению партнер в поединке или противо­положный полюс, а как бунт против уже утвердившейся власти.)

Позитивная диалектика, следовательно, не выходит за границы области полемики, а заканчивает спор диктатом победителя; тем са­мым она, как и прежде, вмешивается в происходящую борьбу — и вмешивается, как правило, на стороне власти и господствующего сознания; она усиливает позицию власти в столкновениях верхов и низов, добра и зла, Я и Оно за счет более слабой стороны. Получа­ется результат, достойный иронии: позитивные диалектики от Пла­тона до Ленина действуют на практике как помехи для того, что они сделали своей темой,— как помехи для продуктивного спора и для примирения противоборствующих сил (в синтезе).