Кризис и Власть Том II. Люди Власти. Диалоги о великих сюзеренах и властных группировках

Теоретик. Мы не знаем точно, в какой день между 27 июня и 11 июля произошло еще одно, решающее заседание Политбюро. На нем Бухарин и его союзники «поставили вопрос» об отставке Сталина и вновь не смогли собрать нужное число голосов («Ворошилов и Калинин изменили в последний момент», можно предположить, что «за» были Бухарин, Рыков и Томский, Рудзутак выжидал, а решающего стороннего голоса — Ворошилова или Калинина — так и не последовало). Сталинская коалиция, при всей ее рыхлости и ненадежности, оказалась сильнее, и существенную роль в этой победе сыграла правильно выбранная «политическая формула»:

1) В общем, впечатление скорее обреченности… не безнадежны ли наши дела… 7) Дискуссию нам начинать нельзя… Мы скажем: вот человек, который довел страну до голода и гибели. А он — они защищают кулаков и нэпманов [Фельштинский, 1993].

Собственно, сама встреча Бухарина с Каменевым, благодаря которой мы теперь знаем эти подробности, говорила о полном отчаянии, охватившем «любимчика партии». Искать поддержки у давних противников, лишившихся всякого влияния и несших на себе клеймо «оппозиционеров», не имело никакого политического смысла. Но больше Бухарин вообще ничего не мог сделать.

Практик. К слову, когда я учился в школе, меня всегда поражало, что заставило Бухарина пойти к людям, которых он фактически уничтожил в рамках политической борьбы буквально за пару лет до того. Вот теперь у нас есть ответ: это был последний шанс Бухарина зацепиться за Власть. Но уже путем уничтожения Сталина, давайте смотреть правде в глаза!

Читатель.

Что же получается: когда Сталин послал Бухарина в командировку во Францию незадолго до ареста, это был акт выдающегося гуманизма? Благодарность за 1925 год? А зачем тогда Бухарин вернулся? Он что, такой идиот? Но он же человек Власти, должен был понимать!

Практик. Ну, тут можно только гадать. Его молодая жена с маленьким сыном осталась в СССР, и он не мог не понимать, что с ними может быть, если он останется невозвращенцем. А то, что его пустили во Францию, он мог рассматривать как прощение предательства (с учетом его ключевого участия в ликвидации группы Зиновьева-Каменева). В общем, тут сложно сказать, история не имеет сослагательного наклонения. Ну и потом — если простили, могли вернуть во Власть, а на Западе шансов не было никаких. Так что жажда Власти перевесила.

Теоретик. Возможно, радость от достигнутой практически в равной борьбе победы (напомним, для смещения Сталина противникам не хватило одного голоса) выплеснулась в редкую для Сталина откровенность:

Несколько позже, уже в 1928 году, меня поразил такой разговор. Не только меня, но и Орджоникидзе, и Кирова. Мы были вечером на даче у Сталина в Зубалово, ужинали. Ночью возвращались обратно в город. Машина была открытая, Сталин сидел рядом с шофером, а мы с Серго и Кировым сзади на одном сидении.

Вдруг ни с того ни с сего в присутствии шофера Сталин говорит: «Вот вы сейчас высоко цените Рыкова, Томского, Бухарина, считаете их чуть ли не незаменимыми людьми. А вскоре вместо них поставим вас, и вы лучше будете работать» [Микоян, 2014].

Практик. Для Сталина этот вывод очевиден: Рыков, Томский и Бухарин в этой ситуации не работали, а играли в борьбу за Власть. Сталин уже понимал, что он выиграл и нужно переходить, собственно, к работе — то есть коллективизации и индустриализации. Политическая игра завершилась победой Сталина с его линией, и нужно было реализовывать эту линию (напомню, объективно обоснованную), а не заниматься политическими игрищами.

Теоретик. Фактически к и июля 1928 года «борьба» между Сталиным и его противниками была закончена[79]. Дальнейшие события представляют собой (выражаясь шахматным языком) «реализацию явного преимущества», планомерное додавливание противника. В июле, на конгрессе Коминтерна, сторонник Сталина Ломинадзе упоминает в своем выступлении «правый уклон» (термин, ранее использовавшийся «объединенной оппозицией»; но теперь уже можно). В том же июле один из сотрудников «Правды», товарищ Попов-Дубовский, пишет Молотову о «невозможном положении», создавшемся в газете; на просьбу Бухарина уточнить, что имеется в виду, он отвечает так: