Кроатоан

— И как плохо о нас думает, видал? — добавляет Де Сото. — Мы желаем поговорить с тобой о деле.

Из дверей раздевалки доносится рык Лопе: «Нет, совсем не поэтому! Конечно, они мне дороги! Они ведь и мои дети! Вытащи их из города!» Де Сото бросает взгляд на закрытую кабинку Мавра: душ все еще работает.

— Мы тут обсудили наше положение, — говорит Де Сото.

И говорит такими голосом, что Бюст становится серьезной и выключает душ. Трясет головой и зачесывает волосы назад, пока они не начинают облегать ее череп, как черная блестящая шапочка из неопрена.

— Вначале-то мы все думали, что у начальника есть план, а у него — баранка. — Толстые пальцы Де Сото рисуют в воздухе круг. — Вот так, красотуля. Баранка. Ну а там, в Мадриде… Фараоны вмиг подхватили заразу… Все идет кувырком. Все.

— Полотенце. — Бюст стоит перед ними подбоченясь, по телу стекают струйки.

— А если нет? — усмехается Оливер.

— А если нет… — Бюст как будто взвешивает возможности. — У меня есть варианты.

Оливер смеется, но Де Сото уже кидает ей махровое полотенце. На какое-то время Бюст превращается в привидение, которое извивается под пушистой белой тканью.

— В итоге? — доносится из-под полотенца. Голос и сейчас девчачий, задорный, и для Де Сото он звучит сексуально.

— Мы хотим знать, можем ли на тебя рассчитывать. «В случае, если», — уточняет он.

— Рассчитывать на меня, — повторяет она. Эмма Бюст привыкла говорить мало и в основном пользоваться чужими словами. Ее товарищи считают такое эхо особой формой осторожности; может быть, с помощью этих крошек хлеба она приманивает собеседников, чтобы они вышли из чащи и проявили свои намерения.

— Ну да, — подтверждает Де Сото. — Если… нам придется решать… самим за себя.

— Самим за себя.

— Мы с тобой откровенны. — Де Сото замолкает и ждет; наконец Бюст высовывает голову из-под полотенца. — Мы уже поговорили с Лопе, его ответ нас не удивил: он намерен слушаться старичка до конца.

— Упрямец, ты же его знаешь, — добавляет Оливер.

— Мавр обещал подумать. Так что мы хотим знать, на чьей стороне ты.

— «В случае, если», — уточняет Оливер.

— Да, «в случае, если».

Бюст и Де Сото смотрят друг другу в глаза.

Они пару раз переспали, ему понравилось, и ему кажется, что и ей тоже понравилось. Де Сото был бы рад ее согласию, но готов и к отказу. С ней никогда не знаешь наверняка. Становится тихо, слышен только спор, который Лопе ведет с самим собой и со своей бывшей. Бюст вытирает промежность.

— Рассчитывайте на меня.

— Меня зовут Эдуардо Серра́н Гомеха! — изрекает мужчина, как будто это философская истина. — Мне пятьдесят лет, двадцать лет работаю звукооператором… Национальное радио Испании, Международное радио, а потом «Твоя музыка FM». И повторяю вам: я пытался выйти из туалета и не мог. Пытался выйти из туалета и не мог! У меня не получалось открыть дверь!

В защитном шлеме (способном защитить от чего угодно, но внутри его — сущий ад) Ларедо слышит собственное дыхание; мужчина на носилках, когда говорит, выше задирает голову. За головой тянутся присоски проводов, которыми, как ценниками в магазине, облеплен его череп. Провода отходят и от выбритых кружков на его груди, и из толстенького члена, торчащего между двух ремней. Мужчина нервничает (кто бы не занервничал на его месте) и смотрит попеременно то на Ларедо, то на рыжую медсестру, вошедшую вместе с ним, — на двух инопланетян, стоящих перед похищенным землянином.

— Эдуардо. — Ларедо говорит громче обычного, хотя в его гибком скафандре это совсем не обязательно. — Вы это уже говорили. Расскажите мне, что вы еще помните… Последнее, что вы помните…

— Последнее, что я помню, последнее, что я помню… Мать вашу, так я же об этом и говорю! Я хотел открыть дверь туалета и не мог. Задвижка или что там еще… Не мог. Я звукооператор, я работал на эфире и вышел отлить. Меня зовут Эдуардо Серран Гомеха, спросите Мари Фе и Пако, они были в студии. И Кармен, и Бернардо. Где они? Вы с ними говорили?

На лбу у Эдуардо уродливая шишка с разорванной кожей посередине. Ларедо помнит, что Бюст, которая нашла его в туалете станции «Твоя музыка FM», единственного выжившего, впоследствии маркированного как Случай-Э, рассказала, что он бился головой о дверь кабинки. Для его перемещения понадобилось четверо мужчин из группы биозащиты, а Гомеха продолжал мотать головой и дергать руками, как будто все его предназначение, весь смысл его жизни сводился к тому, чтобы шагать, продвигаться, стремиться в какую-то точку. «Пиноккио-2. Возвращение», — шутит про себя Ларедо.

— Эдуардо, кто такие Мари Фе и Пако? — спрашивает он, хотя и догадывается, что это два из четырех бесформенных трупов, которые его команда обнаружила на радиостанции.

— Как это кто… — Звукооператор мотает головой, чуть не плача. — Этот тип еще спрашивает, кто они такие!.. Мари Фе Торрихос и Пако Осса! Они были в студии, готовились читать новости. Спросите их!..

— Хорошо. Эдуардо, все уже позади, все уже позади, — говорит Ларедо, слышит самого себя внутри пластиковой брони, но думает он о другом: «Этому удалось выжить. Почему?»