Кровь как лимонад

— И чего в нее играть теперь, если я знаю, чем все закончится? Так что у меня сегодня образовался свободный вечер. Было бы здорово провести его с тобой. В конце концов, это ты мне его организовала. Ты чем-нибудь сегодня занята?

— Нет, — ответила Настя, ощущая душевный подъем. Вспомнился мультяшный Пятачок. — До пятницы я совершенно свободна.

— Сова, открывай, медведь пришел, — услышала она в ответ. — Когда за тобой заехать?

* * *

Коллеги, которые шли в бар отмечать начало уик-энда, смотрели, как Настя села в поджидавший ее «опель». Она первой поздоровалась с Жекой:

— Привет.

— Привет, — отозвался Жека. — А я не знал, что бухгалтеры одеваются на работу как рок-звезды.

— Пятница, — пожала плечами Настя. — Сегодня вечером любой может стать рок-звездой.

Жека улыбнулся, а затем его лицо приняло озабоченное выражение. Насте показалось, что оно у него сегодня весь день такое. Она спросила:

— У тебя проблемы? Я поняла, вчера вечером что-то случилось?

Жека нахмурился, уставившись на приборную панель, потом повернулся к девушке.

— Вечером?.. Вечером, ага… Да нет, сейчас все хорошо… Просто… Просто нигде не могу найти для деда лекарство. У него кончилось. А везде говорят, что перебой с поставками. Весь день ищу…

— В городскую информационную службу по аптекам звонить не пробовал? Там подскажут.

— Лекарство я, собственно, уже нашел. Только не успел за ним съездить.

— Какие вопросы? Поехали прямо сейчас.

Жека посмотрел на нее.

— Поужинать хочешь?

— Хочу. Но точно потерплю.

Жека помолчал, потом произнес, будто на что-то решился:

— Пристегивайся. Погнали.

По дороге он сосредоточенно молчал, и Настя с разговорами не лезла. Впереди еще весь вечер — успеют поговорить.

Пятничные пробки парализовали город. Центр — как организм, подыхающий от множественной тромбоэмболии. Все сигналят, все спешат, все нервные. Пешеходы смышлеными, но спятившими зверьками неожиданно перебегают дорогу, лезут под колеса. Вырвавшись на набережную, Жека с Настей проскочили мимо ржавеющей у противоположного берега черепахи «Авроры» и подъехали к старым домам на Нейшлотском. Остановились возле одного из них, еще дореволюционной постройки.

— Я сейчас, — пообещал Жека и вышел.

Настя завертела головой, высматривая аптеку, но Жека подошел к единственному подъезду в доме и набрал номер на домофоне. Что-то сказал, подождал секунду-другую, открыл дверь.

И дом проглотил его.

По замусоренной лестнице он поднялся на четвертый этаж и остановился у стальной двери, окрашенной в один неровный слой серой грунтовки. Такая дверь — как маяк. За просвечивающей через грунтовку толстой сталью живут люди, которые не хотят, чтобы их застали врасплох. Жеке все это ох как не нравилось, но выхода не было. Он нажал кнопку висящего на одном саморезе звонка.

Открыла одетая в цветастый халат цыганка лет сорока (или пятидесяти, или тридцати — попробуй их разбери), посмотрела на Жеку пронзительным колюще-режущим взглядом, быстро глянула вверх-вниз на пролеты лестницы.

— Ты от Грофо?

— Да, — сглотнул Жека.

Было страшно, и, если бы все зависело только от Жеки, он прямо сейчас бросился бы вниз по лестнице.

— Заходи.

Цыганка пропустила его в темный коридор и за спиной у Жеки завозилась с плотоядно клацающими замками.

— Проходи, что стоишь? — велела она и, шлепая тапками без задников, повела его в комнату. Сказала:

— Жди здесь.

Он встал, хотя больше всего ему хотелось уйти.

Запах редко проветриваемого помещения. Окна были занавешены, и в комнате с высокими старинными потолками царил полумрак. Перед замьютенным ЖК-телевизором прямо на полу сидели двое, судя по всему, угеренных цыганских детей, мальчик и девочка лет десяти, и молча втыкали в экран. В телевизоре пара негров с серьезными болтами обрабатывали закатившую в притворном экстазе глаза красивую блондинку. У телевизора валялись болгарка «Black+Decker» со шнуром, обмотанным изолентой, и зловещего вида разделочный молоток. «Что они тут делают?» — холодея, подумал Жека.

Яркий свет внезапно включенной настольной лампы ударил ему в глаза, и он зажмурился, как допрашиваемый в кабинете следователя.

— Эй, ты кто? — услышал он из угла хриплый мужской голос.

Когда глаза привыкли к свету, Жека увидел полулежавшего-полусидевшего на продавленном диване цыгу — немолодого, заросшего, с физиономией любителя поножовщины.

— Ты кто, бля? — повторил он.

Мутно-оловянные с просаженными от наркоты зрачками глаза, презрительно поднятая верхняя губа, обнажавшая золотые зубы во рту. Двуствольный обрез покачивается в вялых руках.

— Я от Грофо, — ответил Жека, зажимая внутри себя страх. — За кайфом.

— От Грофо? У него своего кайфа нет? — подозрительный взгляд буравил Жеку.

Вернувшаяся цыганка что-то резко сказала по-своему цыгану с ружьем.

— Пять? — повернулась она к Жеке.

— Да, пять граммов. Вот деньги, — непроизвольно стараясь не делать резких движений, Жека достал из куртки приготовленные купюры.

Цыганка взяла их, пересчитала, сунула в карман халата. Из другого достала товар.

— Твое.