Кровь как лимонад

— Смотрю, ты любишь детей, — засмеялась Настя. — И их мам.

— Не говори. Ничего не имею против воспитанных детей и их родителей, но то, что сейчас… Так бы и сбросил на город контрацептивную бомбу…

— И как, не стыдно за такие мысли?

— Да не особо, если по-честному… Интересно, а какой у тебя в жизни был поступок, за который до сих пор стыдно больше всего?

Настя хмыкнула, сделала глоток кофе и объявила:

— Великолепнейшее и новое пети-же. По крайней мере такое, что однажды только и происходило на свете, да и то не удалось… Слушай, да так с ходу и не сообразишь… Вот когда в институте училась, ехали с подругой в троллейбусе в толпе, жрали семечки, а рядом спиной к нам стоял мужик в куртке с капюшоном. Так мы ему туда всю шелуху выбросили.

— Ну-у-у… — протянул Жека, принимаясь за второй гамбургер. — За шелуху стыдно больше всего? Ерунда какая-то.

— А ты блеска требуешь? И чтобы стыдно было? — удивленно изогнула брови Настя. — Вот еще один. Летом в автобусе еду вся такая на платье, сумочка в тон, босоножки, прическа. Мужики оборачиваются. И народу в автобусе немало так. Мне какой-то парень место уступил, я села, королева королевой. Тут автобус тряхнуло — в колдобину попал, и я как пукнула от неожиданности. Громко так, — Настя засмеялась. — Все вокруг ухмыляются, ржут. Стыдобища. Вышла на первой же остановке и опоздала в кино… Или вот еще. Пришла в гости к молодому человеку, который за мной ухаживал. Нарядная, в новых туфлях. Ну, там ужин при свечах, вино. Сели на диван. Молодой человек говорит: «Дай свои ноги сюда». Массаж ступней и все такое. Положила ноги ему на колени, смотрю — мама дорогая! — все ступни жутко-черного цвета, покрасились от новых туфель. Молодой человек даже руками прикасаться к ногам не стал, будто у меня гангрена. Быстренько выпроводил — дела, мол, у него срочные объявились. Козлище!

Они еще посмеялись.

— А я вспомнил такое… — покачал головой Жека. — В конце школы ходил в секцию на волейбол, перед секцией заскочил к одной девушке — у нас с ней шуры-муры были. Потрахались по-быстрому. Я прихожу на волейбол, переодеваюсь в раздевалке, и вдруг пацаны начинают смеяться. Показывают на меня пальцем. Гляжу — а на мне трусы подруги, в цветочек. Перепутал, когда одевался. Стою в женских трусах — и, самое скверное, не снять. Меня тогда даже Онегиным звать перестали, придумали прозвище Стринг. Почти как Стинг. Пришлось секцию бросить… И еще было дело. Приехали в гости к подружке Фью. Поднапились там нормально, я бы даже сказал — нажрались. Легли в одной комнате: Фью с подружкой на диване, я — в кресло-кровати. Фью рассказывает, ночью он просыпается и видит в свете фонаря, как я встаю, подхожу к торшеру и в пьяной прострации мочусь под него как под дерево. Фью даже глаза закрыл, чтобы не ослепнуть, потому что ждал короткого замыкания со вспышкой, думал, меня током ударит. Обошлось. А утром мы все на кота свалили.

— Вот суки, кот-то при чем?

Снова посмеялись. Жека откусил от второго гамбургера.

Настя посмотрела, как он жует, повернулась к окну, за которым по лужам на асфальте бил морзянку усилившийся дождь, и произнесла, решившись:

— Ладно… Может, самой легче станет. Расскажу, какого поступка я стыжусь больше, чем остальных… — она взглянула на Жеку. — Кстати, совсем недавно было.

Он удивленно увидел, что у Насти залились краской щеки, и отложил гамбургер. Похоже, что сейчас будет не просто треп.

— Стою возле «Сенной», жду знакомую. И вдруг есть захотелось. Отошла к ларьку, купила слойку. Жую ее, подбегает ко мне бродячая собака, здоровая клокастая дворняга. Посмотрела на меня таким грустным взглядом, что я подумала и отдала ей булку. Я себе смогу новую купить, а собака — нет. Она взяла слойку в пасть, вильнула хвостом, вроде как «спасибо» сказала, отошла на пару метров, стала есть. Тут к ней подскочил косматый растрепанный мужик. Пожилой, в обносках, мочой от него несет — бездомный. Начинает, матерясь, отбирать у собаки остатки слойки. Собака опешила от такой наглости, выронила булку, как ворона из басни, мужик схватил слойку — то, что от нее осталось, — и в рот. Но выплюнул, потому что я его ударила в живот и закричала: «Это не твое! Оставь, гад, собаке!» Меня аж заколотило. Все вокруг смотрят. Бомж согнулся пополам, хрипит — звезданула я ему будь здоров. Собака убежала, подумала, наверное, что мы ненормальные. Слойку эту несчастную бросила. Я ее и растоптала, чтобы бродяге не досталась. Пришла в себя, когда клины сошли, вижу, знакомая мимо просвистела, постеснялась подходить ко мне. Хотела бомжу помочь подняться — а он такой грязный, по нему разве насекомые не ползают, фу! Извиниться перед ним тоже не смогла — во рту все пересохло и язык какой-то онемевший. Думаю, ладно, дам ему сто — двести рублей. А в кошельке только тысячные и копейки какие-то. Стою как дура с раскрытым кошельком над бездомным, не знаю, что делать. Так и ушла. Как вспомню, со стыда сгораю до сих пор… — Настя приложила ладони к щекам и наконец посмотрела на Жеку. — Что-то хочешь сказать?

Но Жека лишь прикусил язык, в самом прямом смысле.