Кровавый жемчуг

– Часики… – Деревнин внимательно разглядел находку. – У них гайтан и кисть серебряные, ворворка жемчужная.

– На шее, что ли, носить? – удивился Данилка.

– Сдается, что так. Ну, как в сказке – три пуда жемчуга! Все это добро до обеда не счесть…

Деревнин потянул за край и вытащил что-то вроде куска белой бугорчатой ткани.

– Ожерелье жемчужное! Пиши – в два вершка шириной, низано в рефид, четыре пуговицы золотые… Или золоченые? Не разобрать. Еще ожерелье, еще… И с изумрудами! Ворворки жемчужные – с девичьих косников или с боярских стульев, не понять…

– Откуда у инокинь дорогие косники? – спросил Данилка. – Им же не подобает.

– Им-то не подобает, да тот, кто их порешил, мог в котел и другой своей добычи подсыпать, – объяснил подьячий.

– Видать, те налетчики обет дали – брать лишь жемчуг! – догадался Богдан. – А что? Не так уж и глупо.

– А тут уж чуть ли не россыпью, – заглянув в котел, заметил Семейка. – Доставай, Гаврила Михайлович!

Деревнин вынул полоску шириной в вершок, снизанную шахматным порядком.

– Что это? – спросил Данилка.

– А это уж спорки пошли. Которое – запястье от станового кафтана, которая сетка – с ворворки спорок, и прочее… – Деревнин стал раскапывать жемчужные залежи да вдруг дернулся, сунул палец в рот и отсосал капельку крови. – Тьфу, будь ты неладна!

– Кусается? – развеселился Богдан.

– Да там занозки, какими бабы убрусы на голове закалывают! Все с жемчужными головками!

– Переперки, что ли?

– Да не все ли тебе равно? Моя Марковна их занозками зовет, дочка – переперками, мало ли что эти бабы еще вздумают!

– Ты это Игнашке Серебрянику скажи, – посоветовал Богдан. – Человек в год окладу семь рублей жалованья получает да кормовых по шесть денег на день и пишется в Серебряной палате переперщиком, он их сотнями мастерит. Знаешь, сколько верховым боярыням и прочему бабью этого добра надобно?

– Да что вы все про баб? – возмутился Данилка. – Давайте дальше котел разбирать!

Деревнин потянул и достал странное – вроде и широкое ожерелье, да кривое, и с одного краю большая дорогая серьга подвешена.

– Порвалось, что ли? – удивился он.

Но кончиков нитей, с которых ссыпался бы крупный жемчуг, не обнаружилось.

– Что за диковина? – Желвак тоже внимательно разглядел находку.

– Нехристи вы! – сказал дотоле молчавший Тимофей, забрал у Богдана странноватое ожерелье и благоговейно приложился к нему устами. – Все еще не догадались?

Конюхи и Деревнин принялись переглядываться и пожимать плечами.

– Обетная работа это, я такие в обителях видывал, – объяснил Озорной. – На иных образах оклады из золота и серебра с припаянными каменьями, а иным женки из жемчуга нижут и прикрепляют. Это Матушки-Богородицы нимб!

– Что же серьга одна?

– А на иконе голова Матушкина вот так, бочком, повернута, одно ушко лишь и видно. Вот и нимб так снизали, чтобы намалеванный прикрыть.

– И то верно…

С кладом возились, пока в животах не забурчало. Опись вышла знатная – на двенадцати листах.

– Ну так что же, делим? – Подьячий только что слюни не ронял. – Кто самый младший – бери для почину!

И указал на кучу жемчуга, раскинувшуюся посреди епанчи.

Данилка выбрал перстенек с белой финифтью и лазоревым яхонтом.

– Что так-то? – спросил Деревнин. – Этот перстень рублей в шесть, хоть бы другой взял – вон, с червчатым яхонтом и чернью, а то хочешь – запону золотую возьми.

– Да мне этот полюбился… – Парень смотрел на самоцветы в недоумении. Он понимал великую цену клада и в то же время словно ангел-хранитель удерживал его руки.

– Ты, Богдан, прости, не знаю, как по батюшке?

Желвак приподнялся на локте.

– А так по батюшке, что как пошлю я тебя сейчас по матушке, что…

– Ты что, Богдаш? Ты что, свет? – перебил его Семейка. – Он же не со зла!

– Знаю я – не со зла…

Тимофей, который все это время усердно думал, вдруг сгреб края епанчи и сделал большой узел с ушами.

– Этот жемчуг кровью полит, счастья он никому не принесет, – сказал он. – Коли делить, так вам свои доли – в ближайший храм отнести и заказать молебны всем во здравие. А коли изволите мне мою долю выдать, я ее к Троице-Сергию свезу, пусть будет за меня вкладом.

Семейка и Богдаш тревожно переглянулись. Уже не впервые Озорной собирался надеть на буйную голову клобук.

– Нет, – сказал Богдан, и сказал твердо. – Делить мы ничего не станем, а все разом в Божий храм отдадим. Пусть там тот жемчуг от крови очищается.

– Можно и так, – согласился Семейка.

– Быть по сему! – подтвердил Данилка.

И сразу на душе полегчало!

– Да что ж вы святее патриарха быть задумали? – удивился Деревнин. – Ну, пожертвуйте на храм половину! А половину-то поделим меж собой!

– Это он к тому клонит, что свою долю получить желает, – догадался Желвак. – Что, светы, оплатим подьячему его труды?

– Он этой ночью такое сотворил, что сто грехов с него спадут, – одобрил убийство кладознатца Семейка.

– Коли рука у него подымется взять церковное добро, из-за которого невинные люди погибали, пусть берет, сколько зачерпнется, – таково было мнение Тимофея.

– И церковь-то за услуги платит, – напомнил Гаврила Михайлович.