Кровавый жемчуг

– А еще бывает, что клад прячется, с места на место перебегает, – заметил звонарь. – Вот как окажется, что зря землю рыли – тут-то вы меня и спросите, что не удержал.

– Да помолчишь ли ты, нехристь?! – прикрикнул батюшка.

То, что они в две лопаты произвели, уже было не ямой, а, скорее, канавой.

– Есть! – вскричал Стенька. – Вот те крест – есть!

– Закрещивай яму-то, закрещивай! – заорал Кузьма. – Вот как полезут оттуда беси!..

– А кому я святую воду держать наготове приказал? – Отец Кондрат протянул за сосудом левую руку.

– Да что ж я: одной рукой – костыль, другой – фонарь, а третьей – воду? – возмутился Кузьма. – Степа, прими фонарь, я баклажку за пазухой достану!

Но Стенька, не боясь нечистой силы, рыл и рыл, молитву, впрочем, бормотал – «Да воскреснет Бог и да расточатся врази его», самую к случаю подходящую.

Отец Кондрат, отчаявшись получить баклажку, помогал, как мог, и вдруг воскликнул:

– Свят-свят! И у меня тоже!

– Длинный, видать, сундук! – опасливо заметил Кузьма. – А ну как гроб?!

– Да пошел ты! – не сговариваясь, прикрикнули Стенька и батюшка.

– А и пойду! А и пойду! Мало ли каких вы тут покойничков понаоткопаете! Он-то там лежит, клад сторожит, дураков в гости ждет! Крышку откроете, а он лапищей – цап! И с собой! В преисподнюю!

Кузьма, решив, что с него приключений и опасностей хватит, поставил фонарь наземь, рядом с ним святую воду и заковылял к телеге.

– Да стой ты, обалдуй!

Кузьма остановился.

– Ворочайся! – приказал отец Кондрат. – Фонарь бери! Будем сундук выворачивать! Что ты стал в пень?!

– Слегу срубить надобно, – догадался Стенька. – Завести снизу – да и подковырнуть.

Но отцом Кондратом уже овладел восторг.

– Кузьма, костыль давай! Им подковырнем!

– Костылем? А как сломаете?

– Новых тебе накуплю! Давай сюда!

Отродясь ни звонарь, ни Стенька не видывали батюшку в таком состоянии. Борода – и та у него дыбом встала. Казалось, коли и впрямь сейчас из-под земли полезет нечисть, отец Кондрат схватится с ней на кулачках.

– Да что ты, батюшка? – воззвал к нему Стенька. – Да я сейчас деревце сломлю!

Оказалось, что ломать впотьмах деревья – дело безнадежное. Топора, естественно, с собой не взяли – кто же ходит по клады с топором? – а одними руками гнуть тонкий и упругий ствол – морока. Перепробовав несколько непокорных деревьев, Стенька отыскал все же одно хиленькое, сломил и приволок. Поскольку его край сундука или гроба, чего – пока непонятно, был открыт больше, то он и взял самодельную слегу, затолкал конец в нарочно подкопанную землю и, примостив середку на край ямы, навалился на другой конец.

То, что скрывалось в земле, оказалось легче, чем полагал Стенька, и выковырнулось разом. Он даже шлепнулся наземь от усердия.

– Ты чего это! – возмутился отец Кондрат, и тут до Стеньки дошло – батюшка-то еще копает, а у него уже что-то выскочило наземь.

– Их тут два… – почему-то шепотом сообщил Стенька. – Два сундука! Тебе и мне!

– А я? – возмутился Кузьма.

– Да ну тебя! – Отец Кондрат кинулся смотреть, что там высвободилось из земляного плена.

В свете фонаря все увидели на дне ямы черное, округлое, но не слишком большое. Стенька залез в яму, охватил это диво и приподнял.

– Батюшки – бочонок!

– С золотом… – без голоса прошелестел отец Кондрат и вдруг заорал что было сил: – Господи! Да коли золото – обет даю! Храм новый отстрою! Иконостас поновить велю!

Стенька с натугой поставил бочонок на край ямы и выбрался наружу.

– Вот и сподобились, – благостно произнес он.

– А я-то! – сообразив, что бочат в яме два, возопил отец Кондрат. – Степушка! Давай сюда слегу!

И второй бочонок выволокли на поверхность.

Кузьма стоял над ними с фонарем, как деревянный болван. Видать, обиделся, что не протянулось к кладоискателям из ямищи ни одной когтистой лапы.

– Золото, серебро, жемчуг! – перечислял отец Кондрат. – Камни самоцветные, кубки золотые!.. Сбивай, Степа, обручи!

– А чем?

И точно – не лопатой же…

Только это и спасло содержимое бочат от превеликой беды. Да еще Кузьма, в котором проснулись рассудок и речь.

– Да коли обруча сбить – как вы содержимое-то домой повезете? Половину по дороге растеряете! Уж лучше дома – холстину подстелить да на нее и вывалить!

Стенька и батюшка переглянулись.

– Хоть краешком бы глаза!.. – чуть не плача, произнес Стенька.

Имелся в виду его плотский, внешний, синий, в длинных ресницах глаз. А был еще и внутренний – перед ним мельтешили картины одна другой краше. Стенька видел себя в боярских санях, выстланных медвежьей шкурой, да не черной, а самой дорогой, какая только бывает, – белой! Стенька видел своего белого статного возника, в те сани впряженного, сплошь увешанного лисьими хвостами, а на хомуте – две связки соболей, крупных, мохнатых! Он и руку свою успел разглядеть, все пальцы были усажены перстнями, с яхонтами червчатыми и лазоревыми, со звездочками алмазными!