Крысиные гонки

— Гадали… Ты вот что — Вовчик взглянул на прислонённые к стене карабины, — Сходи в арсенал, возьми дополнительный боезапас… Что-то в деревне нездоровая движуха начинается, стрельба там, пожар ещё… Как бы чего, ага.

Отослав таким образом девушку, обратил внимание на лежащие на столе предметы, извлечённые из карманов малышки: фото, совсем небогатые ценности, портмоне, записку на обороте фотографии.

Записку несколько раз вслух прочли.

Наступило молчание, прерванное только Геннадием Максимовичем:

— Теперь понятно, и что за пожар, и что за стрельба…

— Да… — поддержал Степан Фёдорович, — Неясно только добрался Богданов до Хронова или нет…

— Вряд ли. Мало шансов.

— Да, вряд ли.

— Что уж они там, в деревне, такое о нас думают, что такие послания он счёл нужным писать! — Отец Андрей пристукнул по столу с запиской, — Прямо умоляющие! Или мы не люди? Или мы и без того ребёнка бы не приняли? Да и всю семью приняли бы!

— Это всё Мундель! — высказал свою версию Вовчик, — Который всё ходит и пропагандирует-пропагандирует… Ему не особо верят, но это его непрерывное враньё всё одно откладывается. Деревенские — вы ж посмотрите! — день ото дня всё хуже и настороженнее к нам относятся. Мы ж для них чуть не крокодилы теперь. Обокрали якобы деревню. Людей воруем…

— Да, это всё тот пропагандист! — согласился и Отец Андрей, — А у людей критичность мышления при минимуме информации понижена — вот и верят всему!

С ним согласились. Стали думать, куда, к кому определить девочку.

По лестнице застучали шаги, вошёл насупленный Вадим, в чужой старой шапке, с автоматом на плече:

— Что тут у вас?

Ему коротко рассказали. Кивнул:

— Можно было ожидать. Я Богдановых давно знаю — нормальная семья, и парень у них нормальный был — Илья, которого убили.

Бросив взгляд на Вовчика, добавил: — Наказывал Гузели к нему присмотреться… А где Зульфия? Не видели?..

Все промолчали, только Вовчик счёл нужным отсрочить хотя бы на время отцовский гнев на нерадивую дочку:

— Она же, Вадим, сегодня Старшина на колокольне. Занята.

Перевязанная, и, естественно, снятая с наряда Зулька в это время отсиживалась у соседей.

— А, в наряде. Ладно. Ну, что…

Договорить не успел: засигналила Вовчикова рация. С колокольни доложили, что в деревне — слышно! — забили в железо. Ну, или по старому — «ударили в набат!» — общий сбор, судя по всему.

Ну и ночка!

* * *

— Подлые кровососы, гнусные кровавые родионовско-фашистские выродки, безмозглая биомасса, пресмыкающаяся перед шизофреником недо-фюрером Хорем и спятившим жуликом и вором псевдо-священником так называемым «Отцом Андреем», и холуйствующие перед ними развратные мувские танцовщицы, бляди и твари, совершили череду новых преступлений!! — надсаживаясь, вещал с крыльца казармы бывший журналист. В руках он держал неизменный рыжий портфель.

Его было хорошо видно — как раз под светильником над дверью. Видно было и что он пьян.

Хорошо было видно и мёртвое тело мужчины, лежавшего чуть поодаль от крыльца.

По правую руку от оратора стоял «актив»: староста Борис Андреевич, бывший юрист Вениамин Львович, нынешний командир дружины Мишка Лещинский. За ними тусовался Хокинс.

Мэгги была в толпе, как и семья юриста. Она куталась в коротенький, зато из натуральной норки, полушубок «автоледи». Впрочем, и все в деревне сейчас донашивали без разбору всё пусть самое дорогое и престижное «городское», лишь бы грело.

Собравшиеся жители деревни внимали. Собрались практически все — исключая официально больных и детей младше десяти лет. Попробуй тут не приди… Сейчас время такое, да и неоднократно — Мунделем «официально», и шепотом, по секрету, — было заявлено, что с теми, кто «пренебрегает»… словом, ничего хорошего.

Людей мутило — праздник есть праздник; и опять же халявный «подарочный» спирт «от администрации» сыграл свою роль. Людям было явно «нехорошо». Это видно было в свете фонариков, лучи которых шарили по толпе из шеренги построившихся напротив парней в форме — хроновской дружины. Самих их было видно плохо за светом их фонариков — и потому выглядели они пугающими чёрными тенями на фоне чуть светлого снега и начинающего синеть неба.

Парням и самим было нехорошо, но они держались. Кроме того стоять вот так вот — «стеной», с оружием, напротив «стада» было своеобразно-приятно: сами себе они казались ни то мрачными ангелами ада, ни то строем киборгов из каких-нибудь «Звёздных войн». Приятно было чувствовать свою удалённость от «толпы», свою значительность. Это — стадо. А мы — нет, мы не стадо. Мы — стадо охраняем. Или сторожим — не важно. Главное — мы выше стада!