Кто там прячется во мраке?

К его удивлению, девушка кивнула. Но посидеть за чашкой чая им было не суждено. В коридоре на них налетел Игорек, смерил обоих внимательным взглядом и спросил:

– Уже закончили? Федя, Регина просила зайти, она у себя.

– Через час, – сказал Федор. – У меня перерыв.

– Она совсем плохая, – Игорек покосился на Алину. – Пожалуйста, Федя.

– Нестрашно, мы выпьем чай в другой раз, – сказала Алина. – До свидания.

– До свидания, – ответил разочарованный Федор. – Я позвоню!

Она ушла – мелко ступая, чуть покачиваясь, напоминая механическую куклу. Они смотрели ей вслед, пока она не скрылась за углом.

– Три года вместе, а раскусить не могу, не подпускает близко, – сказал Игорек. – Человек в себе. Будда. А куда это вы собирались?

– Не твое дело! Ты нарочно торчал в коридоре? Какого черта? – Федор испытывал досаду…

– И она согласилась? – невпопад спросил Игорек. – Она никогда никуда не ходит! Не остается на междусобойчики, не отмечает дни рождения, не пьет вина. Чем ты ее взял? Ну, Федор! Но как друг, не советую! Ничего у тебя с ней не получится.

– Почему это? – вырвалось у него.

– Она другая. Я видел ее с соотечественником… Шикарно одетый парень, очень красивый. Свой. Понимаешь, о чем я?

– Где вы храните последние модели? – внезапно спросил Федор.

– На складе, под замком. А что? Хочешь посмотреть? Зачем?

– Я видел какую-то одежду в раздевалке в углу, что это? Часть коллекции?

– Нет, это запоротые модели. Неликвид, который жалко выбросить.

– Можно взглянуть?

– Зачем?

– Не знаю. Там был обыск?

– Точно не знаю. По-моему, только в шкафчиках и в столах. При чем тут старое барахло? Это Алина навеяла?

…Федор отодвинул чехол, покрывающий длинную стойку с одеждой, и стал рассматривать платья и костюмы. Игорек стоял рядом, в свою очередь не сводя с него взгляда. Федор дошел до конца ряда и раздвинул вешалки.

– Что? – насторожился Игорек.

– Смотри! – Федор отступил и кивнул на бордовый костюм с синим шарфом из тяжелой рыхлой ткани – на нем были заметны черные засохшие пятна.

– Эта модель идет без шарфа! – воскликнул Игорек. – Это… кровь?

– Похоже. Чей шарф?

– Ну, я не могу так сразу… – замялся Игорек. – По-моему, Сандры: она любит шарфы. В ее столе и на вешалке их полно. Любой мог взять… – добавил он после паузы…

* * *

…Сандра закончила замазывать сочный синяк под левым глазом, отодвинулась от зеркала, критически рассмотрела свое отражение и осталась довольна. Ну не идиот? Ревнует он! Потом, правда, извинился, распустил сопли: ах, любит, жить без нее не может, давай поженимся. Обещал убить Леона. Вычислил все-таки! И что удумал, скотина… Мало того что выследил, так еще и торчал там, дожидался, пока она выйдет. Он бы сунулся и к Леону в номер, но побоялся секьюрити. Схватил за руку, морда зверская! А она так ему прямо и врезала: «Не твое собачье дело! Я свободная женщина, жену свою будешь воспитывать!» И толкнула, да так, что он отлетел на полкилометра и растянулся. Скользко, дождь… повезло.

Потом помирились. А вечером этот идиот снова накинулся. Соседка стала стучать… сплетница старая! Руки он распустил, скотина! Ну она тоже не осталась в долгу, морда у любимого еще долго не заживет. Недаром ноготь сломала. Еле вытолкала. Сегодня целый день пролежала: лечила синяк. В баре вечером собираются ребята, а она сказала, что не пойдет. Теперь передумала, надоело дома сидеть. Синяка совсем не видно.

Она вздрогнула, заслышав звонок в дверь. Соскучился? Некстати! Нечего ему делать в баре, хватит вчерашних разборок. Не открывать? Она замерла, прислушиваясь. Звонок повторился. Теперь не отцепится. Крокодил Гена хочет поговорить? Поговорим! Сандра достала из ящика перцовый баллончик, поднялась и пошла в прихожую. Отперла дверь и отступила от неожиданности. Спросила после секундного замешательства:

– Что-то случилось?

Глава 25. Девочки

Невыразимая печальОткрыла два огромных глаза…О. Мандельштам. «Невыразимая печаль…»

Они сидели на скамеечке у скромного памятника, почти скрытого колючими плетями ежевики. На темно-серой плите лежали красные и желтые герберы, являя собой резкий контраст с мрачным днем, темными туями, разбросанными тут и там латками серого тающего снега.

– Летом здесь цветы, – сказала Аня. – Барвинки и флоксы. И ежевика цветет, а потом ягоды. И птиц много. Я рада, что ты пришла, Саша будет рад. Я не знала, что он любил герберы… Приносила ему ирисы.

– Он всегда дарил мне герберы. Говорил, что это удивительно жизнерадостный цветок. Я была здесь два года назад, когда умер дядя Паша. Видела ягоды. – Оля улыбнулась. – Птицы клевали ягоды, чирикали и дрались. Мы часто ездили в лес, Саша любил лес… Это ты придумала посадить куст? – спросила она.

– Нет, он сам. Тут когда-то была роща и заросли ежевики, потом расширили кладбище, все выкорчевали. А он выжил. А барвинки и флоксы – я и дядя Толя. Он сказал, чтобы ему тоже барвинки и флоксы… когда-нибудь. У них странный запах, не цветочный, а как кора дерева… необычный.

– Как тебе с ними? Что они за люди?