Кто в тереме?

Правда, ОН в свои 26 то ли слишком робок, хотя отнюдь не производит такого впечатления, то ли боится ее обидеть, хотя должен отдавать отчет, что 23 для девушки – не 16. Она, как-никак, по образованию медик, хоть и скромна до неприличия.

Может быть, она не слишком ему нравится? Но кто ему не велит поставить точку в их пока еще недалеко зашедших отношениях? Хотя о таком исходе Оля страшилась думать, она уже успела прикипеть к парню.

Их свидания (всего пять) были быстротечны, и не потому лишь только, что счастливые часов не наблюдают. Он все время спешил куда-то. Домой не приглашал. И только в последний, пятый раз, о котором Оле как раз тошно было вспоминать, был жарок и настойчив.

Оля тут только поняла, в чем сладость поцелуев. Прежде это занятие пробуждало в ней чувство брезгливости. Но как ужасно все закончилось! Именно в ту их встречу, именно в то Олино дежурство, когда она и отлучилась-то всего на полчасика (правда, потом выяснилось, что полчасика каким-то непостижимым образом растянулись до полутора часов), произошло убийство пациента в ее отделении.

Подобное могло случиться только с такой невезучей клушей, как она. Она ли первая выскакивала на полчасика в ночное дежурство на короткое свидание!

Неприятности посыпались лавиной. До окончания следствия ее перевели в санитарки, вкатив строгий выговор. И некому было поплакаться. Чтобы сообщить родителям – Оля даже мысли такой не допускала.

Любимый был ей поддержкой и опорой в эти дни, он же и отговаривал ее повиниться перед следователем: она как сказала со страху, что вздремнула в ординаторской, так этой версии и придерживалась. А ключ торчал в замочной скважине изнутри!

На самом деле, ключ-то был в кармане ее халатика, пока она с милым обнималась на площадке подвального этажа. Честная ее натура противилась этому вранью, она чувствовала себя закоренелой преступницей. Кто-то же проник в отделение! Как, каким образом?

– Глупышка, если поменяешь показания, то подумают, что тебе есть что скрывать! Затаскают! Какая разница, где ты была в тот момент? Разве мы с тобой не имеем права на любовь? Какое преступление мы совершили?

Это «мы», в сочетании с «правом на любовь», решили дело, но совесть продолжала терзать ее.

– И потом, если ты расскажешь, что была со мной, у меня ведь тоже могут быть неприятности.

– Ты-то здесь при чем?

– Я ни при чем, но ментам это надо будет доказывать. Не усложняй мне жизнь, пожалуйста.

– А я?.. Как мне жить?

– Олюшка, поверь мне, все обойдется! Ты ни в чем не виновата, мы же с тобой это знаем! И я всегда с тобой! – и поцеловал нежно.

И вот сегодня он пригласил ее на свидание, и уже по его тону Оля поняла, что оно будет особенным. Она чувствовала, что именно сегодня случится ТО САМОЕ, ВАЖНОЕ, чего она и хотела, и ждала, и робела.

Ну, в самом деле, долго ли ей еще, как дуре, ходить в девицах?! Да она счастлива будет потерять эту самую невинность с любимым человеком, а не с каким-нибудь полупьяным, воняющим перегаром и табаком Петькой-Ванькой, в силу необходимости, только потому, что все сроки уже вышли!

Но как это случится?! Наверное, любимый пригласит ее, наконец, к себе. Они договорились встретиться на автобусной остановке. Наверняка он уже подготовился, возможно, уже и стол накрыл, останется только свечи зажечь… И конечно, будут цветы… И музыка… Какой у него дом? Наверно, такой же необыкновенный, красивый, как он сам…

«Мы работы не ищем, она нас сама находит», цитировал кого-то коллега Бурлакова при очередном выезде на происшествие. Сегодня работа нашла оперов «с ранья с самого», как выражался тот же коллега.

Он стоял на крыльце, докуривая сигарету и набираясь отваги, чтобы сделать первый шаг в новый день. Опять моросит. Стопудово, братья Стругацкие писали своих «Гадких лебедей» в декабрьском Артюховске.

Бурлаков предположил, что братьям довелось как-нибудь в благословленную летнюю или в золотую октябрьскую пору бабьего лета отдыхать в Артюховске, и этот отдых оставил в их душах неизгладимый след. И вот, испытывая кратковременный творческий застой в своем промозглом, слякотном Питере, они решили рвануть в запечатлевшийся в памяти солнечный городок. Рванули за вдохновением, в предзимнюю пору, в твердой уверенности, что на раз создадут к Новому году нечто изящное и оптимистичное, вроде «Понедельника…», который начинается в субботу.

Вадим Сергеевич прямо-таки воочию видел, как два психически здоровых, адекватных мужика выглядывают в хронически запотевшие, мутные артюховские окошки, а за стеклами день за днем сеет и сеет «мыгычка», и братья-писатели начинают потихоньку звереть. Их охватывает чувство сиротства, безнадеги и вселенского одиночества, так что хочется, задрав голову, завыть, как хозяйский Бобик. И тогда на свет появляются «Гадкие лебеди»…

Ночная тьма медленно расползалась, неохотно уступая место дневному жиденькому свету, в надежде с ним как-то договориться и сосуществовать вместе дальше в виде серенького сумеречного дня.