Куда уж хуже?

Он съел весь десерт, прежде чем к нему вернулось хорошее настроение.

24

Ужин у Ламли. Лютеции импонировало это семейство: хотя они были богаты на протяжении уже нескольких поколений, им все еще нравилось говорить о деньгах. Гарри Ламли занимался коммерче­ской недвижимостью по всему миру, и в данный момент оживленно скупал ее в Гонконге и Сингапуре. Мора Ламли специализирова­лась на производстве губной помады и лака для ногтей для студен­ток. «У этих молоденьких дур имеются миллионы, — любила при­говаривать она. — Все, что от вас требуется, — вытрясти их».

Этим вечером в пентхаусе двухуровневой квартиры Ламли на Пятой авеню, окна которой выходили на Центральный парк к северу от Метрополитен-музея, собралось десять человек. Как и хозяева с Фербенксами, остальные три пары также были весьма богаты. Мужчины были промышленными магнатами или, как минимум, крупными игроками на фондовой бирже. Их жены выделялись той броской гламурной красотой, которая харак­терна для женщин, вышедших замуж за недавно сколоченные крупные состояния. Беседа за столом вертелась вокруг политики, налогов и особенностей кухонь мира. Все было как обычно — мило и предсказуемо, и только когда подали мороженое, Лютеция обратила внимание, что Макс на редкость молчалив.

И что с этого? Вся жизнь Макса была заполнена работой, и не всегда самой приятной. Лютеция не возражала против этого, зная, что ему это нравится, но порой ей искренне хотелось, чтобы он бросил все это к чертовой матери. Обычно на вечеринках, подоб­ных этой, Макс был душой компании, сыпля сплетнями и анекдо­тами на политические, этнические, расовые, бытовые и экономи­ческие темы. Но сегодня он просто внимательно слушал других, улыбался чужим шуткам, рассеянно ел, молчал и время от вре­мени поглядывал на часы.

«Он сейчас в миллионе километров отсюда, — подумала Люте­ция. — Но в каком направлении?».

Когда с едой было покончено, все направились на террасу пить бренди и портвейн, глядя на Центральный парк — огром­ное черное спящее животное, раскинувшееся под ними. Лютеция, отведя Макса в сторону, приложила все усилия, чтобы растормо­шить его, встряхнуть, заставить присоединиться к общей беседе. Она даже напомнила ему пару-другую его коронных анекдотов и попросила, чтобы он рассказал их в общей компании. До такого она не снисходила никогда прежде. Хуже всего оказалось то, что Макс с готовностью согласился, но сделал это столь механически, без своих обычных уморительных акцентов и гримас, что все его (а точнее, ее) усилия вызвали лишь умеренный вежливый смех.

Он не выглядел мрачным или сердитым, в его поведении не проскальзывало волнения или враждебности. Он просто не был Максом, вот и все. Лютеция начала опасаться за него.

Когда они уже ехали в лимузине домой через темный Цен­тральный парк, что-то легкое, типа монеты, упало на пол. Люте­ция решила даже не смотреть, что это было. Но этот звук вывел Макса из задумчивости, и он, наконец, заговорил о том, что мучило его весь вечер.

Судья.

Лютеция внимательно посмотрела на него.

Что — судья?

Он, вероятно, думает... Я, похоже, дал ему власть надо мной и... Конечно же, я не думал, что эта юридическая свистопляска так обернется...

Смотрю, он тебя сильно достал.

Если бы он сейчас переходил перед нами дорогу, — Макс показал на слабо освещенную асфальтовую дорожку, петляющую между деревьями, — я бы приказал Чалмерсу переехать его.

Чалмерс был их водителем.

Ты думаешь, Чалмерс сделал бы это? — мягко спросила Лютеция.

Черта с два он меня бы ослушался!

Что же такого натворил судья, дорогой?

Несмотря на то, что лицо Макса было в тени, Лютеции показа­лось, что на нем появилось болезненное выражение.

Он унизил меня.

Боже правый! Лютеции было отлично известно, что для Макса это равносильно смерти. Она сама могла бесконечно спорить, ставить ультиматумы, даже издеваться над ним, но, черт побери, она скорее бы предпочла бы навсегда уехать за границу, чем действительно унизить его — например, разводом или публичным романом с бедняком. В порыве благодарности к Максу за то, что он поделился с ней своей болью, Лютеция взяла его за руку и произнесла:

- Ты даешь этим людишкам власть, Макс, но они не всегда правильно ею распоряжаются.

В мимолетном проблеске уличного фонаря она увидела его благодарную улыбку, улыбнулась в ответ и попросила:

Все-таки скажи, что он сделал?

Сначала он пригрозил применить все положения Главы 11, что будет стоить нам миллионов. Буквально — миллионов! Уол­тер и этот второй — Вайсман — были готовы лизать ноги этому ублюдку, пока я спокойно сидел у них за спинами...

Молодец.

В конце концов, он согласился на компромисс. Но его суть я понял только потом, когда мне все объяснили адвокаты.

Они выехали из парка на хорошо освещенную Седьмую авеню, и Лютеция получила возможность нормально рассмо­треть Макса. То, что он прятал у Ламли за маской вежливого дру­желюбия, на самом деле оказалось муками уязвленности и неуве­ренности в собственных силах, столь нетипичными для него. Не выпуская его руку, она спросила:

И что это за компромисс?

Он забрал наш дом в Каррпорте.