Кукловод. Кровь Солнца

Поразительно, даже с нынешними убогими возможностями человечество может покончить с чем угодно — голодом, войнами, неравенством, но идеям князя Кропоткина места у него нет, и не будет. Да, да, да, которое столетья мне подобные стенают, что мир уже не тот, да этот скулеж освящен тысячелетиями истории, я уверен, что это было первое, что сказал человек, обзаведшись первым прошлым: «А раньше было лучше!», но я прибавляю еще один сакраментальный вывод — дальше будет хуже. Я перестал верить в Полдень Стругацких, а ведь так хотелось, Господи, как же мне хотелось хотя бы надеяться, что внуки мои или правнуки смогут решать те проблемы, что тревожили Горбовского, Сикорски, Бромберга, наконец, да даже Максима Каммерера и Льва Абалкина с Корнеем Яшмаа. Великие мечтатели, создавшие Полдень, миелофон, город Сапфирный, увы. Я вас разочарую — мы облажались. То ли потому, что вы нас переоценили, то ли потому, что нам много проще и ближе было принять подсознательно идею Уэллса об элоях и морлоках. Ладно, допустим, что скулеж освящен веками и просто служит отдушиной — не тут-то было. Если раньше «раньше» было лучше теоретически, то теперь «потом» хуже по определению. Единственное, в чем преуспел человек необычайно — это в искусстве убийства. Как ни крути, любая наука ставится на служение агрессивным инстинктам человека. Примеры? Посмотрите вокруг. На примере той же филологии, математики, физики — не суть. Человек поумнел ровно настолько, чтобы понять — у мира не может быть одного властителя, к чему стремился, например, Чингис-хан. Их должно быть несколько. Трое. Пятеро. Сотня. От силы. Тогда мир существует, а вот что будет с людьми, в сотню не вошедшими, сотню не интересует — пустое. Потому, что попасть в сотню можно лишь напрочь задавив в себе все человеческое. Поэтому — прощай, Полдень!

Рамон сидел в мастерской, мастерил очередную куклу и думал, что более жестокой куклы он еще не создавал. Вернее, цель, которую он преследовал ее посредством. Думать о том, что ждет его самого, ему уже надоело. Желаете убивать? Ну, уж черта с два. Пусть я даже лишь мысль, затерянная в пространстве — я не желаю, чтобы иллюзорное пространство было настолько мерзким. Не хочу. Вот это основной мотив моей баллады о доблестном воителе. Однажды, полагаю, какой-нибудь или высокооплачиваемый мерзавец, или счастливый недоумок изобретет средство против агрессии — вечное. С гарантированным результатом. О, золотой монумент ему будет стоять на всех материках, населенных людьми. Кроме Веселого острова. Это и будет финальным отсчетом человечества. Сотня, пусть они зовутся так, навсегда обезопасят себя, а человеку или дадут булку с маслом и бабу на ночь, в довесок к безопасным наркотикам, или не дадут, если пожадничают. Тех же, кто вакцину прививать себе откажется, Сотня, руками озверевших от бесконечных войн человечества, которому Сотня даст надежду на вечный мир, размажет по земной поверхности. Ну, уж нет. Нет, ребята. Потому я сижу тут, мастеря кукол. И буду мастерить, пока меня не найдут, или пока сам не умру. Иллюзия ли, Хаос ли, или же все так, как есть — не суть важно. Я посмотрю, можно ли удержать в русле относительного мира и покоя, хотя бы один город, а там можете проклясть меня, или воспеть, мне наплевать.

Кукла и впрямь была жестокой. Плевок одного из соратников Сергея Прокофьевича Рамон просто подобрал с земли — в самом прямо смысле слова. Вот со вторым компонентом пришлось чуть повозиться, но в больнице Скорой помощи Рамон, пользуясь общим раздолбайством, умудрился полоснуть лезвием по еще теплой руке только что умершего человека и подставить пробирку под равнодушно потекшую, уже мертвую кровь. Рамон шил куклу, а начинка, которую кукле предстояло принять, стояла перед ним в разнообразных керамических плошках.

Сучьи потроха, что же вы делаете? Ведь весь парадокс заключен в том, что в финале вам жутко хочется, чтобы хоть дети ваши не пошли по вашим стопам, а стали просто обеспеченными людьми с купленной безопасностью и сытостью, стали избранными. Нет, в Сотне вам не бывать, но все же. Даже нарушать законы вы стремитесь с конечной целью влиться в общество тех, кого убиваете. Так как человек, нарушающий законы из идейных соображений или патологии, не станет или не сможет подняться на такой уровень. У него иная цель. Как вот у меня сейчас — только у человека, о котором, точнее, о которых, я говорю, ни пса не выйдет, а у меня — выйдет. К чему врать, что для людей стараюсь, если там все равно присутствует мое «я», как первооснова? Хорошо, не так мрачно — не только для людей я стараюсь, это и честно, и не так мерзко. Слиться с обществом, которое само себя убивает, приложив массу сил, чтобы оно убивало себя еще успешнее, да чтобы не аукнулось? Нет уж, голубки. Не дам.