Куколка

О: Ни капельки. Мы все, говорит, не те, за кого себя выдаем. Мол, скажи, коль Джонс опять привяжется.

В: Про то, что уж видала мистера Брауна, не обмолвилась?

О: Нет. Знаешь, с каждым шагом прочь от Лондона на сердце легчало, будто я покидала Город грехов, направляясь к Земле обетованной, коей казался Бристоль. Раз его сиятельство меня дурачит, прикинула я, не грех и его обмануть, когда настанет черед, но до тех пор лучше помалкивать.

В: Хорошо. Давай-ка о Бейзингстоке. Его сиятельство возжелали нового представленья?

О: Да.

В: Где оно состоялось?

О: В его комнате.

В: Каков был отзыв?

О: Мол, по моей вине все слишком скоротечно.

В: Сказано было при Дике?

О: Нет, его спровадили.

В: Его сиятельство гневались?

О: Скорее он досадовал, считая себя обманутым.

В: Охаял твою пресловутую сноровку?

О: Прям как завзятый сладострастник, хотя откуда ему знать-то?

В: Ты огрызалась?

О: Ну так, слегка — мол, дело-то не во мне.

В: И что его сиятельство?

О: Дескать, я куплена, и ежели не оправдаю трат, Клейборн покажется ангелом.

В: Вот так вот и сказали?

О: Вот так вот.

В: А ты что?

О:

Что — ничего. Прикинулась овечкой, хоть внутри кипела оттого, что он переменился и так несправедлив. Видел же, что малый накинулся как оглашенный, поди сдержи его. Говорю, что думала тогда. Сейчас-то понимаю, он был добрым другом, но в ту пору сего не разумела.

В: Каким еще добрым другом?

О: Придет время — скажу.

В: Сейчас говори.

О: Всему свой черед, как в Библии. Слыхал присловье: «Одним обмолотом зерна не соберешь»? Дослушай до конца, чтоб понять.

В: Ночью к тебе тайком явился Дик?

О: Да.

В: Допустила?

О: Да.

В: Хоть он и оглашенный?

О: Какого Бог дал. Однако ж ему хватило разуменья понять, что он не вправе требовать. Интересно ль тебе, мистер Аскью, скольких лордов и герцогов я обслужила? Был даже принц королевских кровей. Но никто из них не вел себя точно ребенок, кто, встав на колени перед кроватью и ткнувшись головой в одеяло, покорно ждет моего решенья. Знаю, ты скажешь: раз продавшись, шлюха теряет свободу и выбор.

В: Скажу, ты понаторела в словоблудье.

О: Вовсе нет. Просто у нас с тобой разные буквари, я ж читаю по своему, только и всего. Я сжалилась над бедолагой, ибо в том не было ни похоти, ни любви.

В: Вместе провели всю ночь?

О: Пока не задремали. Когда проснулась, его уж не было.

В: И так еженощно?

О: На другую ночь — нет. На следующую.

В: Расскажи-ка об ночи в Эймсбери. Ничто не предвещало того, что произошло?

О: Нет, ничего — приехали, отужинали. Уж часу в девятом за мной явился Дик — мол, его сиятельство кличет, веля захватить накидку. Я встревожилась, не понимая, что затевается. Еще больше я обеспокоилась, узнав, что ночью мы тайно куда-то едем. «Зачем?» — спросила я, но его сиятельство лишь прикрикнул, что нанял меня для исполненья его желаний.

В: Днем они с тобой заговаривали?

О: Ни слова не обронил, хотя накануне вел себя так, будто я оказала ему любезность, — был учтив и благодарил за содействие его планам. Нынче ж держался со мной как с прислугой для грязной работы, кем, по сути, я и была. «Ложись в мою постель и спи, пока не разбудят», — сказал он. От страха я не могла уснуть, но потом все ж меня сморило.

В: Чем занимались его сиятельство?

О: Возле камина читал бумаги.

В:

А Дик?

О: Куда-то ушел. Он-то меня и разбудил, когда вернулся.

В: В котором часу?

О: Глубокой ночью. В гостинице все спали.

В: Что дальше?

Ребекка молчит и впервые опускает взгляд.

— Что дальше, голуба? — повторяет следователь.

— Дай попить. В горле пересохло.

Аскью долго ее разглядывает, затем, не поворачивая головы, бросает секретарю:

— Принесите воды.

Писарь откладывает карандаш (хотя обычно протокол пишут пером) и молча выходит; в своей птичьей манере недомерок стряпчий задумчиво разглядывает Ребекку. Он сидит спиной к ряду внушительных окон в якобитском стиле, она — лицом к свету. Ребекка поднимает взгляд:

— Спасибо тебе.

Аскью молчит, даже кивком не ответив. Пристальный взгляд его выражает подозрение к несвоевременной просьбе, умудренность в человеческой натуре и собственную значимость. Наряду с угрозами, коими сморчок компенсирует свою тщедушность, подобное разглядывание — всего лишь старый следовательский прием для обработки несговорчивого свидетеля. Удивительно, однако весь допрос Ребекка выдерживает его взгляд. С виду воплощенная скромность — неброское платье, чепец, сложенные на коленях руки, — она ни разу не потупилась, не отвела глаза. Возможно, современный законник втайне восхитился бы этакой прямотой, но только не Аскью. Девица лишь укрепляет его в давно сложившемся мнении: мир испоганился, особенно по части плебейской дерзости. Вот еще одно безмолвное доказательство тогдашнего расхожего взгляда: перемены сулят не прогресс, но (как потом скажет тот, кто лишь в следующем году появится на свет) упадок и закат^{136}.